— Ты, самое главное, не шевелись, я тебя вытащу, обязательно вытащу, ты только смирно лежи, хороший бен, не двигайся, не ворочайся, не кричи… — приговаривая нараспев, точно стремясь заколдовать безжалостный кусок бетона, старик отыскал обломок арматуры подходящей длины, подпер им коварную плиту, чего бы такая подпорка ни стоила, и начал вытаскивать одной рукой из-под Витьки камни, придерживая мальчика другой. — В такой вечер — да не вытащу… не может такого быть…

— А какой сегодня вечер?.. — любопытство преодолело страх.

— Вечер?..

Застигнутый врасплох Ахашвейрош растерянно моргнул, не находя нужных слов, и воспоминания даже не вековой — тысячелетней давности нахлынули головокружительной волной, сжимая сердце, выворачивая душу, исторгая слезы из глаз…

* * *

Самая большая комната в доме, стол, жена, дети — мал-мала-меньше, традиционные на Песах угощения, красное как кровь, пролитая предками, вино в кружках… И вопрос трехлетнего Аарона, вопрос, который старшая сестра учила его задавать целый день с самого утра, и который гордый собой малыш забыл и перепутал, оставив, тем не менее, его суть:

— Аба… а какой сегодня вечер?..

* * *

— Сегодня самый замечательный вечер из всех вечеров… — начал сипло старик, бережно вытаскивая из-под худощавого тельца мальчика кирпичи и стараясь не думать, что он будет делать, когда длины его руки станет недостаточно. — Ибо в этот самый день много тысяч лет назад Господь наш раздвинул воды Красного моря, и пророк Моше вывел еврейский народ из египетского рабства…

* * *

Белый, ни с чем не сравнимый свет пролился на холодное душное подземелье, когда длины руки Ахашвейроша уже почти перестало хватать, и честно отработавшие батарейки его старого фонарика выдавливали из себя электричества ровно столько, чтобы волосок лампочки едва светился.

Забывший обо всем, кроме мальчика, камней и сказаний своих далеких предков старик вздрогнул и повернул голову.

Там, где только что темнела облупленной штукатуркой стена, в серебристом тумане сверкала лестница. Первая ступенька ее начиналась у пола, последняя терялась в сияющей выси у кажущихся огромными — даже с такого расстояния — ворот.

Ахашвейрош ахнул, выпуская из рук и Витькино плечо, и только что извлеченный из-под его живота кусок кирпича, и сел в пыль. Темный мир подвала, словно грубо намалеванный театральный задник, стал нереальным, отступил куда-то далеко и пропал…

Над нижними ступенями в ореоле нежного сияния, парил серафим.

— Сегодня снова день твоей попытки, Ахашвейрош, — сильным мелодичным голосом проговорил он, и по его лицу и интонации старик понял, что вестнику Господа известно о ключе учителя.

Более того, он мог бы поклясться, что отрешенный обычно ангел сейчас почти улыбался!

— Благодарю тебя, о пресветлый… — словно загипнотизированный, старик поднялся на ноги, и рука его сама собой потянулась к застегнутому нагрудному карману.

— Ступай. Илия ждет тебя у Врат, — благосклонно кивнула сущность, взмахнула крылами, рассеивая туман, и неземное великолепие лестницы воссияло горним светом.

Ахашвейрош поднялся на ноги, расстегивая нервными негнущимися пальцами пуговичку кармана и, не сводя завороженного взора с Ворот, сделал шаг вперед.

Казалось, с этим движением груз веков легкой пылью слетел с его согбенных плеч, походка приобрела легкость и пружинистость юности, а в душе, рождаясь сама собой из благоговейного восторга и всеохватного счастья, зазвучала музыка небесных сфер.

Барух ата адонай, элоhэйну, адонай эхад…

Покой… избавление… после стольких веков…

Благословен ты господин наш, Бог наш, господин один…

Старик, улыбаясь бездумно и чувствуя, как по морщинистым щекам его катятся сладкие слезы умиления, приложил руку к сердцу и ступил на лестницу.

Шаг, другой, третий, четвертый…

За его спиной яркое свечение горнего мира стало тихо меркнуть. Испуганные тени зашевелились, выползая из своих убежищ и осторожно занимая второпях покинутые места.

Кто-то почти беззвучно всхлипнул — очень далеко, в другом мире, может, в иной Вселенной…

Неземной оркестр сфальшивил, тонкая струна порвалась, жалобно дзенькнув…

Ахашвейрош споткнулся, упал на четвереньки, едва не выпустив из стиснутых пальцев ключ, неуклюже встал, мотая головой, точно освобождаясь от наваждения.

Быстрый взгляд на серафима — и тот кивнул: все хорошо, иди вперед, тебя ждут.

Еще один шаг…

Но если прежние шаги давались ему легко, как семнадцатилетнему юноше, то поднявшись на следующую ступеньку, он почувствовал себя тем, кем был — тысячелетним стариком.

Сердце вдруг взбунтовалось, молотя и вырываясь из груди, воздуха стало ужасно мало, перед глазами поплыли круги…

Что-то не пускало его наверх.

Нет, не Илия, смутные очертания которого он уже мог разглядеть. И не ангел — он все так же доброжелательно улыбался ему. И не сам горний мир — его мягкое сияние проливалось бальзамом на мятущуюся душу…

Что-то внутри.

Что-то, что не хотело уходить. Не давало. Не отпускало.

Не хотело?!..

Что за нелепость, что за безумие, что за…

Витька.

Парнишка в подвале, придавленный обвалившимся от взрыва перекрытием.

Но…

Но ведь…

Но ведь Врата… ключ… Илия… серафим… Он ведь посланник Божий!.. Значит, это воля Господа моего! А мальчик…

Да кто он ему — этот бестолковый мальчишка, что за нелепость, что за бред, что за противное искушение?!..

Он тот, кто спросил у него, какой сегодня вечер.

Он тот, кто впервые не за годы — за столетия — напомнил ему о его семье.

Он тот, кто попросил его помощи, кто нуждается в ней.

Он — другое человеческое существо, создание Господа нашего…

А я тот, кто помчался открывать Врата Рая даже не своим ключом — слепком с чужого, и кто считает, что заслужил за это вечное блаженство.

Но ведь так сказал мне в вещем сне серафим?..

Прости, Боже, раба твоего неразумного, не умеющего отличить волю Твою от призывов своего человеческого сердца… Именно поэтому я не праведник, а всего лишь бесприютный, никому не нужный старик… Прости и помилуй… Но знай — ибо Ты всеведущ, и от Тебя ничему не укрыться — что душа моя принадлежит только Тебе, а сердце… глупое человеческое сердце… тянется помочь другому сыну Твоему…

Господи, прости…

Пальцы старика разжались, и ключ со звоном заскакал по хрустальным ступеням вниз. Ахашвейрош втянул голову в плечи, развернулся и стал медленно спускаться за ним.

* * *

Часа в четыре утра патруль наткнулся на брошенную тележку лудильщика. Встревоженные милиционеры принялись освещать фонариками соседние руины и почти сразу же обнаружили в паре метров от дороги на пологой горе битого кирпича два тела — старика и мальчика, оборванных и грязных, точно вылезших из-под развалин. Нога и голова мальчика были в крови. Когда командир патруля дотронулся до его лба, ребенок застонал.

— Приходько, Лесков, на плащ-палатку его — и в больницу, бегом! — скомандовал через плечо молоденький лейтенант и торопливо посветил в лицо старику.

Оно было бледно, спокойно и по-детски кротко. На обветренных губах застыла счастливая улыбка, словно он увидел нечто, на этой земле доступное только избранным.

Из кулака его, еле видная, слабо поблескивала в фонарном свете головка нового ключа.

— Улыбается, бедолага, будто ворота райские этим ключом открыл… — дивясь, покачал головой за спиной лейтенанта старшина.

Он так никогда и не узнал, как близок был к истине в эту минуту.