— Или разобьет борт, получится дыра, и тогда продолжения не потребуется, — Эмирабель болезненно покривила в улыбке разбитые губы.

Алхимик расхохотался:

— А потом забьем мы заряд в трубу туго, и так угостим наших друзей, что посносит все мачты и поломает весла!

— Вы согласны?! Вы сможете?! — взволнованно подскочил мальчик.

— Если бы я был не алхимиком, а волшебником, который, к тому же, обучился на розмысла по осадным орудиям!.. Конечно, смог бы! — хохотнул старик.

Физиономия Найза вытянулась:

— А… что тут такого… невыполнимого?

— Ничего! — улыбаясь и покачивая головой, словно только что услышал самую удачную шутку за год, проговорил Горату. — Если не считать, что я не могу вычислить угол, под которым бочка со смесью должна быть заброшена, чтобы поразить корабль, что я не имею достаточного количества подрывного порошка, способного забросить хотя бы одну бочку хотя бы на десять клозов, что я не уверен, что бочка при поджигании такого порошка не загорится тоже — а уж чего-чего, а этого нам не надо и в страшном сне, поверьте мне на слово! Еще причины назвать, или достаточно этих?

Алхимик с покровительственной усмешкой глянул на мальчугана, точно победил в жаркой дискуссии оппонента на кафедре в гильдии — и неожиданно потрепал его по поникшим вихрам.

— Но это была занимательная и оригинальная идея, молодой человек. Которая, как все такие идеи, пришла вовремя — но абсолютно без средств к своему воплощению.

Найз приосанился и даже улыбнулся — хоть и кривовато.

— Идеи идеями, а делать-то что теперь? — ворчливо вернула их к угрюмой действительности Илада. — Поджигать один?

Улыбки на лицах диверсантов растаяли. Они переглянулись, пожимая плечами и отводя глаза: ответ казался слишком очевидным.

— Конечно, если очень постараться, может, получится облить два… — неуверенно протянул гардекор — и вдруг заметил, что взгляды внучки и деда не отпустили друг друга, втянувшись в какой-то свой, непонятный чужим разговор.

Брови девочки поднялись и опустились пару раз, взгляд метнулся на что-то, расположенное среди завала алхимических сосудов вокруг костра. Брови старика неодобрительно сдвинулись. Брови Белки взлетели и застыли, глаза прищурились, будто оценивая цель. Ее дед зыркнул на сосуды, на котелок, на огонь — и насупился. Голова его медленно качнулась справа налево. Глаза девочки резко расширились, сверкая бесшабашным азартом…

— А я тебе говорю, что на текущей стадии эндотермической диффузии смеси Питла интервенция альтернативных субстанций…

Девочка вскочила, рывком поднимая котелок до груди:

— Альтернативных — да! Но если при гомогенной реакции, каковую мы проводим сейчас, гидратация ингибиторов, привнесенных на текущей стадии, будет проходить интенсивно, а не экстенсивно, что станет возможным при добавке адекватного катализатора!.. В итоге мы получим, как минимум, еще десять минут ко времени начала распада! Максимум — пятнадцать!

Если бы Эмирабель заговорила сейчас по-барзоански, или отрастила рога и копыта, или вознеслась на небо вместе с котелком, костром и куском пляжа, ошеломление и тишина не были бы столь полными — хотя и по разным причинам.

— Белка… — первым нашел, что сказать, старик. — Белка… Если ты не переживешь эту ночь… Наука тебе не простит.

— В первую очередь, меня не простишь ты, — скромно потупилась девочка, постреливая лукавым взором из-под ресниц. — А это для меня важнее того, что обо мне подумает какая-то старая грымза в прожженном реактивами фартуке.

Мастер Горату хотел что-то сказать — но только зыркнул на внучку с шутовской сердитостью и махнул рукой.

— Я тебя люблю, дедулечка! — просияла Эмирабель как солнышко — правда, чрезвычайно худое, ассиметричное и с огромным синяком на полдиска, но, как известно, и на солнце бывают пятна. — Вот увидишь, всё обязательно получится!

И она, вручив опешившему деду котелок, бросилась откупоривать реторты и склянки.

— «Вот увидишь»?.. «Получится»? — нашел голос и Фалько, и с не совсем наигранным ужасом воззрился на Найза и Иладу: — Что этот маленький алхимический монстр имел в виду?

* * *

Лодка неслась к корме первого галеаса с небывалой скоростью, рассекая волны. Поджарая мускулистая фигура в зеленой кольчуге на голое тело сгибалась пополам и распрямлялась едва не в полный рост при каждом гребке. Найз вцепился руками в край банки, сосредоточив немигающий взгляд на бочонке, стиснутом между колен, и монотонно твердил:

— …пятьдесят восемь… пятьдесят девять… шестьдесят — одиннадцатый раз… один… два… три…

С десяток минут назад он сделал довольно неприятное открытие: оказывается, человек может отсчитывать минуты вслух и одновременно мысленно изводить себя возможными вариантами катастрофы.

«Пираты нас увидят и убьют. Или потопят лодку. Или возьмут в плен. Или обстреляют, ранят и возьмут в плен. Или возьмут в плен и утопят. Или…»

Единственный вариант, не приходивший ему еще ни разу в голову, был «Пираты ничего нам не сделают, и мы всё успеем и спасемся», потому что с каждой секундой он все яснее понимал, что такого исхода быть у их авантюры не могло по определению.

Было ли ему страшно?

Нет. Ему было жутко, до дрожи, до головокружения, до тошноты.

Если бы ему предложили вернуться, согласился бы он?

Нет.

Если бы его спросили, отчего, смог бы он ответить?

Тоже нет.

Потому что единственным ответом, пришедшим ему на ум, был бы «так надо», но что это объясняло, и объясняло ли хоть что-то, Найз не знал, и поэтому упрямо промолчал бы, сжимая пальцами теплый край доски до белизны костяшек.

Но никто его ни о чем не спрашивал, и вернуться не предлагал, и поэтому оставалось ему лишь твердить счет, как заведенному, и расширившимися глазами ощупывать пустынный левый борт галеаса: не заметили? не обратили внимания? не стреляют? не пустились в погоню?..

Обратили ли внимания пираты, занятые разгрузкой трофеев с правого борта, на выскочившую из темноты лодку с одиноким барзоанцем и мальчиком, было не понятно, но выяснять саботажники не стали. Лодка, выскочив из-за форштевня, плавно завернула и скользнула по обшивке носа, останавливаясь. Не дожидаясь команды, мальчик вытянул зубами пробку из донышка бочонка, приподнял его и перевалил через борт. С глухим плеском бочка скрылась с глаз, но через несколько секунд медленно всплыла, точно больная рыба, и закачалась на волнах, постукивая о борт. Экспериментальная жидкость алхимиков стала разбегаться по воде нежно-бирюзовым маслянистым пятном. Дойдя до обшивки, оно прикрепилось к дереву хрупким краешком и, словно плющ, зацепившийся усиком за шпалеру, поползло вдоль борта. Волны вздымались и опускались, и вместе с ними поднималась и опускалась жидкость Эмирабель, рисуя на темном мокром дереве странную ватерлинию.

— Сработало, — хрипло прошептал Найз, и впервые заметил, что позабыл не только считать, но и дышать.

— Да. Поехали дальше, — равнодушно кивнул Фалько.

Только человек, давно и хорошо его знавший, мог понять по его обманчиво-бесстрастному лицу, что гардекор только что сделал первый вдох после минуты затаенного дыхания — но не по неверию в искусство Эмирабель.

Фалько с высоты своего роста мог разглядеть то, что не увидел Найз: точно такую же бирюзовую ватерлинию волна нарисовала на обшивке и их лодки.

— Один, два, три!.. — спохватился мальчик, с усилием подвигая поближе следующую бочку.

Фалько ободряюще подмигнул: «Давай, не спи!» — и снова налег на весла.

Второй галеас тоже стоял правым бортом вдоль берега, и погрузка награбленного также шла вовсю. Пираты на борту сноровисто тянули веревки, к которым были привязаны коровьи туши, мешки, сундуки, узлы, бочки — всё съедобное и несъедобное, приглянувшееся барзоанцам за их короткий, но плодотворный рейд. Сколько Найз ни всматривался в сновавшие фигуры, никого, хоть отдаленно похожего на эрегорцев или благородных гостей приметить не удалось. Не было или уже погрузили? А если погрузили, то когда мастер Горату подожжет корабли…