– Постараемся,- отвечал, как всегда, Волжин.

– Отлично!-сказал командир батальона.- Сделать это можно, я полагаю, подобравшись поближе. Вот здесь, в нейтральной полосе, правее «аппендицита» есть хороший бугорок. Со стороны противника его прикрывает узкое болотце. Оно кончается, как видите, не доходя до «аппендицита», но от вражеской стрелковой траншеи будет вас надежно отгораживать. Болотце вязкое, топь, в которую гитлеровцы не полезут,- командир улыбнулся,- ведь у них нет «болотохода ВОПЕ».

Улыбнулись и снайперы, вспомнив свой «болотоход».

– Я полагаю,- продолжал командир,- этот бугорок – неплохое место для снайперской засады. Задачу я вам ставлю ограниченную, специальную: высмотреть и ослепить наблюдателя на высотке. По стрелковой траншее огня не открывать, чтоб раньше времени себя не обнаружить. Понятно?

– Понятно, товарищ капитан.

– Не соблазнитесь, если гитлеровец в траншее выкажется, башку подставит?

– Не соблазнимся, товарищ капитан!

– Отлично! Значит, так: ночью занимайте свой пост и выслеживайте гитлеровского наблюдателя. Все. Можете итти. По возвращении явитесь для доклада прямо ко мне.

Много, очень много раз снайперы Волжин и Пересветов находились за нашей передовой линией. В таких случаях они оказывались, в сущности, лицом к лицу с огромной вражеской силой. Перед ними, на расстоянии каких-нибудь трехсот-четырехсот метров была траншея врага. Это значило, что через две-три минуты до них могли добежать десятки фашистов… Это значило, далее, что в снайперов могли полететь из стрелковой траншеи сотни и тысячи пуль. На них могло также обрушиться множество мин, разлетающихся на сотни смертоносных осколков.

Но снайперы знали, что за ними стоит могучая сила: их рота, батальон, полк, за ними вся гигантская страна – их Отечество, сильнее которого нет ничего на свете. Они как бы ощущали дыхание Родины, веяние ее великой и несокрушимой силы. Они сами были частью этой силы и могли постоять за себя. И были уверены, что их не выдадут, что в критическую минуту к ним придут на помощь свои. Их рота, батальон, полк не позволят врагам добежать до них. Наши минометы и полковые пушки отобьют у врага охоту стрелять по ним из траншеи, контрбатарейная артиллерия подавит вражеские минометы.

Все это, конечно, не значило, что снайперы находятся в безопасности. Малейшая оплошность могла их погубить. Искусная маскировка и самоокапывание, осторожность, умение видеть врага, хладнокровие и меткий огонь были их щитом, более надежным, чем любая броня.

И вот в погожий августовский день Волжин и Пересветов (неизвестно в который раз: никто этого не считал) опять очутились в нейтральной полосе, далеко от своей траншеи. Они лежали в окопах на том самом бугорке, что указал им командир третьего батальона. Невидимые ни с нашей, ни с вражеской стороны, сами они могли хорошо видеть высоту, где должны были нащупать вражеского наблюдателя. До гребня ее было метров пятьсот.

Как только рассвело, снайперы стали присматриваться к гребню. Но ничего подозрительного там не замечалось.

«Легче было вчера десятка два гитлеровцев уничтожить, чем сегодня одному глаза выбить!»- думал Волжин, смотря на молчаливый гребень.

«Пост не опасный, спокойный,- размышлял Пересветов.- Пока стрелять не начнем, никто нас и не потревожит. Но скучно очень. Скорей бы уж день проходил, что ли!»

А до конца дня было еще далеко, Волжин мысленно переносился во вражеское расположение, ставил себя на место вражеских минометчиков, думая, где бы он сам устроил НП?

Гребень имел достаточное протяжение, чтобы разместить на нем десяток наблюдательных пунктов. Однако там не было никаких признаков и одного! Блиндаж, конечно, врыт в обратный скат бугра, а на эту сторону выходит только амбразура. Она, вероятно, прикрыта маскировочной сеткой. А, может, высокой травой. Блеска стекол стереотрубы сейчас не увидишь: солнце в них не бьет. Трудно обнаружить такой НП!

Волжин продолжал тщательно исследовать гребень. В конце концов, он пришел к заключению, что наблюдатель должен находиться в одной из четырех точек, которые казались подозрительными. Присматриваясь поочередно к каждой из этих точек, Волжин рассчитывал путем исключения добраться до искомой точки. Но не находилось причин для исключения. Метод был хорош, но нехватало материала.

На этот раз друзья лежали почти рядом и могли тихонько переговариваться. Волжин поручил Пересветову наблюдение за левой стороной гребня, а сам наблюдал за правой.

Около полудня из вражеской траншеи донесся до них невнятный шум, который, однако, скоро прекратился. Стало тише обычного. Что бы это значило? Похоже было, что у гитлеровцев обед, но время обеда еще не наступило, а снайперы знали, что у гитлеровцев строго соблюдается распорядок дня. Непонятный шум заставил друзей еще больше насторожиться.

Через некоторое время они услышали какой- то гул, похожий на гуденье самолетов. Оба посмотрели вверх, но в небе было пустынно. Гул быстро нарастал, усиливался и уже не походил на гул самолетов: к низкому рокоту примешивался скрежет и металлический лязг.

– Танки! – одновременно сказали друг другу оба снайпера и стали смотреть вперед с волнением: с вражескими танками они еще не встречались.

Шесть танков вышли из-за той самой высоты, за которой снайперы бесплодно наблюдали с самого утра. Быстро проскочив через седловинку между высотками, танки развернулись веером. Левофланговая машина, обогнув болотце, взяла курс прямо на бугорок, где находились снайперы.

Перед танками вздыбились черные фонтаны разрывов: по ним открыла огонь наша артиллерия. Вражеские батареи отвечали, поддерживая танковую атаку. Танки с ходу стреляли из пушек. Все вокруг грохотало и гудело.

Но и в этом грохоте Волжин не забыл о своей задаче, продолжал наблюдать за гребнем высотки. И вот он заметил, что в одном месте слегка зашевелилась трава. Похоже было, что там поворачивали просунутые меж стеблей «рога» стереотрубы. Волжин стал рассматривать это место в бинокль. Трава шевелилась как раз там, где могла быть амбразура наблюдательного пункта. Волжин выстрелил один раз и другой.

– Что ты делаешь? – почти закричал ему в ухо Пересветов.- Танк на нас идет!

– Ничего,-успокоил Волжин.- Пусть идет, мы его видим, а он нас – нет. Значит, у нас преимущество.

– Проутюжит гусеницами, вот тебе и преимущество! – сердито буркнул Пересветов.

– А ты не зевай, бей по смотровым щелям!

Они уже не слышали друг друга. Теперь они

могли кричать, и сами не услыхали бы своего голоса: грохот ломился в уши.

– У нас преимущество, у них броня! – ворчал Пересветов, точно прицеливаясь в смотровую щель водителя, отчетливо видимую в броне надвигавшегося танка.

До этого танка оставалось не более трехсот метров. Он быстро рос в поле зрения прицела. Пересветов до сих пор видел вражеские танки только на картинках, но хорошо знал уязвимые места в их броне. Он выстрелил и не услышал своего выстрела, так же как и выстрела Волжина рядом. Казалось, винтовки странно онемели, и только по толчку отдачи можно было знать о выстреле.

Но пули летели точно в цель.

Танк замедлил ход, потом остановился.

«Ага!» – обрадовался Волжин и выстрелил еще раз по смотровой щели. То же сделал и Пересветов.

Танк рванулся вперед, пробежал с десяток метров, виляя, как пьяный, потом окончательно застопорил. Он стоял, стреляя из пушки и пулеметов. Но остановившись, танк сделался отличной мишенью для наших артиллеристов, и снаряды зажгли его.

Из дымящейся машины один за другим выскочили танкисты. Они бежали назад, но пули снайперов настигли их.

Три танка разбила артиллерия. Два подорвались на минном поле перед нашей траншеей. Только одна машина доползла до самой траншеи и застряла на бруствере: гусеницы ее были подбиты брошенной из окопа противотанковой гранатой.

Снайперы снова стали наблюдать за гребнем. Там они увидели теперь много интересного. Видна стала амбразура наблюдательного пункта, из которой, подняв занавеску, следили за танковой атакой какие-то командиры. Снайперы открыли огонь по амбразуре и ослепили фашистский командный пункт. Тем самым они немало способствовали полному провалу танковой атаки.