«Ты амазонка!»
Отношение Шекспира к Жанне д'Арк сбивает нас с толку. Мы привыкли к точке зрения французов, считавших ее героиней и святой. (Кстати, она действительно святая. Жанну канонизировали в 1920 г., но к тому времени Шекспир уже триста лет лежал в могиле.)
Англичане же считали ее ведьмой. Когда Жанна попала к ним в плен, они обращались с ней соответствующим образом. Шекспир тоже относился к ней как к ведьме, и нельзя было требовать от него другого, поскольку он хотел увидеть свою пьесу на сцене. Поэтому он чудовищно исказил биографию Жанны (или воспользовался биографией, чудовищно искаженной до него).
Так, у Шекспира Жанна, чтобы доказать дофину существование своей миссии, вооружается мечом и не только вступает с дофином в поединок, но побеждает его (это, несомненно, доказывает, что она колдунья; иначе женщине мужчину не победить — даже если это всего лишь француз). Побежденный ею дофин восклицает:
Стой! Руку опусти! Ты амазонка!
Мечом Деборы бьешься ты со мной.
Акт I, сцена 2, строки 104–105
Амазонки — женщины-воины из греческих народов, а Дебора — женщина-судья из ранней истории Иудеи, которая нанесла поражение хананеям, хотя сама в руки оружие не брала. Хотя Шекспир сравнивает Жанну с Деборой иронически, тем не менее сравнение весьма уместное.
Можно не говорить, что в действительности никакого поединка не было. Сразу после прибытия ко двору дофина высшие церковные власти почти месяц проверяли ее искренность. В конце концов священники посоветовали дофину использовать способности Жанны в Орлеане. Это вовсе не значит, что ей поверили; просто решили, что хуже не будет. Если французов воодушевит дева, заявляющая, что она послана Небом, а англичане, наоборот, утратят боевой пыл, то это пойдет на пользу Франции. А если так, то какая разница, послана она Небом или нет?
«Настанет сразу ясная погода…»
Жанна продолжает предъявлять французам доказательства своей святости. Она заявляет:
Настанет сразу ясная погода,
Как только я приму в войне участье.
Акт I, сцена 2, строки 131–132
[171] «Лето святого Мартина» — французский аналог американского выражения «индейское лето»[172], период теплой погоды в ноябре, после которого, как правило, наступают первые морозы. Этот период короток, но, поскольку он наступает, когда в воздухе уже чувствуется приближение зимы, им очень дорожат; это время кажется более теплым и безветренным, чем бывает в действительности.
Упоминание лета святого Мартина возвращает нас к древнему обычаю называть дни месяца по именам святых. День святого Мартина Турского празднуют 11 ноября; именно в этот день обычно и приходит потепление.
Выражение же «дни Альционы» восходит к греческим мифам. Супруги очень любили друг друга. Когда Кеик отправился в путешествие, не вняв просьбам жены и не взяв ее с собой, и погиб при кораблекрушении, Алкиона бросилась в море и утонула.
Сочувствовавшие им боги превратили супругов в зимородков. Затем греки усложнили миф и придумали, что зимородки откладывают яйца в гнездо, которое плавает по морю. В память о древней трагедии боги на две недели успокаивают море, чтобы волнение не повредило яйцам. Обычно это бывает в зимнее солнцестояние (последние две недели декабря). Такие дни и называют днями Альционы.
Кажется странным, что Жанна сулит французам наступление лучших времен, пользуясь метафорами, которые свидетельствуют лишь о кратковременном потеплении. (В конце концов, за летом святого Мартина и днями зимородка приходит настоящая зима.) Однако на самом деле это обещает не Жанна, а Шекспир; ничего большего он давать французам не хочет — даже вопреки истории.
«Цезаря с его судьбой…»
Гордость (естественно, Шекспир не изображает Орлеанскую деву святой, которой приличествует смирение) заставляет Жанну самоуверенно заявить:
Но я подобна дерзостной галере,
Что Цезаря с его судьбой несла.
Акт I, сцена 2, строки 138–139
Это отсылка к эпизоду из жизни Юлия Цезаря. Когда Цезарь переправлялся через узкую полоску воды, вода внезапно прибыла, и капитан корабля, боясь за его безопасность, уже хотел повернуть обратно, но Цезарь, с величественным презрением протянув руку вперед, сказал: «Не бойся, кормчий. Ты везешь Цезаря и его счастье».
Использованное Шекспиром слово «fortune» в данном случае означает «удача, везение». Цезарь верил, что Судьбы сулят ему триумф и успех во всех делах и что он не может умереть до тех пор, пока не достигнет желаемого, — следовательно, везущий его корабль утонуть не может. Поэтому ликующая Жанна сравнивает себя с кораблем, а дофина — с Цезарем.
«Дочерей Филиппа…»
Дофин, окончательно покоренный ее уверенностью в себе и убежденный, что ей действительно покровительствует Небо, говорит:
Елену, мать святого Константина,
И дочерей Филиппа превзошла ты.
Акт I, сцена 2, строки 142–143
[173] Здесь дофин сравнивает Жанну с другими христианскими пророчицами. Считается, что у Елены, матери римского императора Константина, было видение, благодаря которому обнаружили Святой Истинный Крест, на нем был распят Иисус. Это случилось в 326 г. н. э.
Дочери святого Филиппа упоминаются в новозаветной книге Деяния святых апостолов (21: 9): «У него[174] были четыре дочери девицы, пророчествующие».
После этого французы клянутся снять осаду с Орлеана, и Жанна сулит им победу.
«Здесь твой Дамаск…»
Пока Жанна д'Арк воодушевляет дофина, раздоры между англичанами усиливаются. Глостер спешит в лондонский Тауэр, одновременно являющийся арсеналом, за оружием для англичан, сражающихся во Франции (но, возможно, и для себя), но обнаруживает, что Тауэр находится в руках Уинчестера.
Вооруженные вассалы обоих ссорятся, и Уинчестер сам выходит к Глостеру. Как духовное лицо, он не имеет права носить оружие и предлагает Глостеру убить его:
Ты отойди! Не двинусь ни на шаг.
Здесь твой Дамаск; будь Каином проклятым;
Коль хочешь, брата Авеля убей.
Акт I, сцена 3, строки 38–40
Уинчестер приходится Глостеру сводным дядей (единокровным братом его отца): это достаточно близкая родственная связь, чтобы вызвать аналогию с Каином и Авелем. (Ту же аналогию использовал Болингброк, угрожая Ричарду II, — см. в гл. 6: «Жертвенная, Авеля…») Упоминание о Дамаске — отсылка к более поздней легенде, согласно которой город Дамаск стоит на том месте, где когда-то Каин убил Авеля.
Входит лорд-мэр Лондона и с опаской читает указ о мятеже. После этого каждый, кто нанесет удар другому, будет считаться нарушителем закона. Ссора тут же прекращается, потому что Глостер, как добропорядочный англичанин, говорит:
Закона не нарушу, кардинал…
Акт I, сцена 3, строка 73
Естественно, лорд-мэр, изображенный толстым купцом средних лет, не обладающим такими аристократическими добродетелями, как любовь к насилию, вызывает смех публики, заканчивая сцену следующей репликой:
Как разъярились эти господа!
Я в жизнь свою не дрался никогда.
Акт I, сцена 3, строки 83–84
Несмотря на то что в данном случае кровопролития удалось избежать, можно не сомневаться, что смертельная феодальная вражда между дядей и племянником не утихает.