Сколько ей лет? Может быть, тридцать пять? Или больше? Раньше она недолго работала в театре, потом на телевидении. Отец ее был драматическим актером. Он писал также музыкальные комедии, имевшие успех, и прожил довольно бурно свою жизнь. Умер он года три-четыре тому назад.

Что в Моне таинственного? Ничего. Женщина как женщина. До того, как она вышла замуж за Рэя, у нее, наверное, были любовники.

– Все это кажется мне таким невероятным, Доналд!

Я взглянул на нее и нашел, что она выглядит трогательно. Мне захотелось обнять ее, прижать к груди и погладить по головке. Но пристало ли это Доналду Додду?

– Мне тоже…

– Вы рисковали собственной жизнью вчера ночью, когда пошли разыскивать его…

Я молчал. Но стыдно мне не было. В глубине души я наслаждался этими минутами.

– Рэй был мировой парень… – прошептала она немного погодя.

Она говорила о нем как о ком-то уже недосягаемо далеком и, как мне показалось, слегка отчужденно.

После довольно долгого молчания она прибавила:

– Мы с ним прекрасно ладили…

Вернулась Изабель со сковородкой и яйцами.

– Яичницу легче всего приготовить. Для того, кто захочет, в холодильнике есть ветчина…

Она, как и утром, опустилась на колени перед камином, поставила на угли сковородку.

Что делают люди в других домах? Вероятно, то же самое. Кроме тех, у кого нет ни камина, ни дров, а Эшбриджам волей-неволей придется отложить свой отъезд во Флориду.

А наши девочки в пансионе Адаме. Есть ли у них там какая-либо возможность обогреться? Я успокоил себя мыслью, что Литчфилд достаточно большой город, а по радио не объявляли об авариях электросети в городах.

– Самый свирепый снежный ураган за последние семьдесят два года…

По окончании последних известий заиграла музыка, и я выключил транзистор.

Мы вынуждены были есть, прижавшись возможно плотнее к камину, так как в нескольких метрах от него уже чувствовался холод.

Почему Изабель?.. С тех самых пор, как мы познакомились, я уже говорил об этом, она не перестает смотреть на меня определенным образом, но сегодня мне кажется, что она смотрит как-то особенно.

В какой-то момент мне показалось, что я прочитал в ее взгляде:

«Я знаю».

Без гнева. Не как осуждение. Всего лишь констатация.

«Я тебя изучила, и я знаю».

Надо сказать, что мое похмелье все еще оставалось тяжелым и во время завтрака меня два раза чуть не вырвало. Смертельно хотелось опохмелиться, но я не смел.

Почему? Постоянный вопрос. Всю-то жизнь я задаю себе вопросы, впрочем не такие уж многочисленные, а иногда и совершенно идиотские, но удовлетворительных ответов никогда не нахожу.

Я – мужчина. Изабель считает нормальным, что вчера вечером на ее глазах пятьдесят человек – мужчины и женщины – пили, не соблюдая никаких норм. А ведь когда я хватал стаканы со всех столов, мне хотелось спрятаться, чтобы осушить их украдкой.

Почему?

Вернувшись домой, Изабель сама предложила Моне выпить, а я долго колебался, прежде чем решился налить себе.

Что мешало мне сейчас открыть шкаф с напитками, выбрать бутылку и пойти на кухню за стаканом? Мне ведь это – необходимо. Я не собираюсь напиваться, а всего лишь – опохмелиться.

Колебания мои длились полчаса, ив результате я все же схитрил:

– Вам не хочется чего-нибудь выпить, Мона?

Она взглянула на Изабель, как бы спрашивая у нее разрешения.

– Возможно, мне станет легче?

– А ты, Изабель?

– Нет, спасибо…

Обычно, за исключением тех случаев, когда мы отправляемся в гости или принимаем гостей у себя, я пью всего лишь один стаканчик виски, перед обедом, вернувшись из конторы. Часто и Изабель составляет мне компанию, правда, она сильно разбавляет свое виски водой. Но она вовсе не пуританка. Никогда не критикует ни пьющих, ни тех из наших друзей, которые ведут довольно беспорядочную жизнь.

Тогда почему же, черт побери, я испытываю этот страх? Ведь совершенно ясно, что я боюсь. Но чего? Упрека? Никогда она меня ни в чем не упрекнула. Тогда? Боюсь ее взгляда? Точно так же, как ребенком я боялся взгляда моей матери?

Тоже нет. Никогда она ничего не предпринимает, не посоветовавшись со мной.

Она не из тех сильных и властных женщин, на которых жалуется столько мужчин. В присутствии посторонних всегда предоставляет говорить мне, как бы отступая в тень.

Она просто очень спокойная. Какая-то безмятежная.

Не объясняется ли этим все ее поведение?

– Ваше здоровье, Мона…

– Ваше, Доналд, за твое, Изабель…

Мона даже не пыталась изображать безысходное горе.

Возможно, по-своему она и старалась казаться опечаленной, но это не было душераздирающим отчаянием. Явно от чистого сердца она произнесла:

– Рэй был мировой парень…

Разве это не показательно? Он был для нее чем-то вроде приятеля, славного товарища, с которым они вместе довольно приятным образом провели определенный отрезок жизни.

Это также привлекало меня в их отношениях. Я уже давно чувствовал, что между ними существует спокойное и снисходительное согласие.

Захотелось Рэю Патрисию Эшбридж – он и овладел ею, я теперь уверен, без всяких опасений, станет ли это известно его жене.

– Мне кажется, что ветер начинает стихать.

Наши уши так привыкли к непрерывному шуму урагана, что малейшее ослабление ветра не могло от нас ускользнуть.

И действительно, интенсивность порывов ветра чуть поубавилась. Когда я посмотрел сквозь оконное стекло, которое мы более или менее очистили от наледи, мне показалось, что снег, по-прежнему густой, уже не мчится параллельно земле, а падает почти вертикально.

По всей стране аварийные отряды работают на расчистке дорог и санитарные машины пытаются пробиться по ним, так как отовсюду сообщают о десятках раненых и умерших.

– Я все думаю: что же будет?..

Мона задала вслух вопрос, как бы самой себе. Снег не растает еще много недель. Когда расчистят общественные дороги, займутся и нашей.

Потом на поиски тела Рэя отправятся команды.

А дальше? У них прекрасная квартира на Сэттон Плейс, в одном из самых приятных и элегантных кварталов Нью-Йорка, расположенного вдоль Ист-Ривер.

Будет ли Мона жить там, овдовев? Станет ли вновь работать в театре или на телевидении?

Она была права. Все это невероятно и просто как-то несуразно. Так, например, во вчерашних своих размышлениях на скамейке в сарае я совсем упустил из виду будущую судьбу Моны.

Я убил Рэя – пусть так? Я весьма грязно и подло отомстил ему и вовсе не задумывался о последствиях.

На самом-то деле я никого не убивал. Нечего хвастаться. Шансы отыскать моего друга были невелики, даже если бы я ползал по снегу всю ночь, разыскивая его.

Я убил его мысленно. С умыслом. Хотя нет, и умысла не было, ибо для него потребовалось бы хладнокровие, которого мне как раз и недоставало.

– Пожалуй, лучше всего принести матрасы к камину и попытаться уснуть? – предложила Изабель. – Нет, Мона, сиди спокойно. Этим займемся мы с Доналдом…

Мы поднялись наверх, в комнату девочек, и спустили оттуда два матраса, более узкие и легкие, чем наши. Третий принесли из комнаты для друзей.

Я задавал себе достаточно глупый вопрос: не положим ли мы матрасы вплотную один к другому в виде трехспальной постели? Уверен, что Изабель прочитала мои мысли.

Она оставила между матрасами такое расстояние, какое бывает обычно между супружескими кроватями (если они не двуспальные), потом отправилась за одеялами.

Возможно, что я ошибаюсь… Возможно, за тот короткий промежуток времени, пока мы снова оставались наедине с Моной, она взглянула сперва на меня, потом на матрасы.

Подумала ли она при этом, который предназначается мне, который ей? Не зародилась ли в ее мозгу если и не греховная, то какая-то смутная мысль?

Когда Изабель вернулась и расстелила одеяла, мы долю секунды колебались. И вот тут ошибки быть не могло: Изабель не случайно выбрала себе правый матрас, мне указала на средний, а Мону поместила слева.