Началась подвижка льдов, опасная для хрупких корпусов кораблей минной и сторожевой дивизий. Но кроме «Ермака» почти не осталось ледоколов. «Волынец» тоже захвачен белыми, теперь он служит линейной эскадре Маурера, ее ждут не дождутся егеря и финские правители. Команда ледокольного буксира «Нарген» отказалась идти в Кронштадт — пришлось ее заменить военными моряками, ослабив и без того малолюдные корабли.
Немцы требовали распустить команды всех советских кораблей, снять с них мины, заряды, замки орудий, все сгрузить на одну баржу для передачи Германии как трофея, а на судах оставить только охрану — на «Изяславе», как и на других эсминцах, десять человек. И ждать эскадру Маурера.
Англичане поспешили вывести на рейд свои подводные лодки и демонстративно затопили их. Они хотели взорвать и военный транспорт «Обсидиан», наполовину разграбленный: на нем было имущество Балтфлота, оружие, боеприпасы, обмундирование. Небольшой десант спас «Обсидиан» от уничтожения.
Надо было торопиться. Артиллерийский транспорт «Рига» отправился было самостоятельно по каналу, пробитому «Андреем Первозванным» и еще не затянутому льдом, но вернулся, встретив нанесенные ветром торосы. Подготовленный к походу третий отряд был самым многочисленным — сто шестьдесят семь вымпелов. В пасмурный апрельский день «Изяслав», до предела загруженный ценными для республики оружием, продовольствием и имуществом, ушел из Южной гавани. В Гельсингфорсе остались десятки судов — одни без топлива, другие без хода, третьи без команд. С ними молодой комиссар — матрос Борис Жемчужин. В городе перестрелка, финские рабочие отбивают натиск егерей. Помочь им невозможно: Жемчужин строго предупредил изяславцев — огня не открывать даже при обстреле с берега. А с берега, прямо со стенки, вдогонку «Изяславу» летели пули. Артиллеристы наводят орудия на берег — старпом вынужден сдерживать: нельзя! «Изяслав» — последний в колонне, но в гаванях остались наши. На юго-западе дымы: немецкая эскадра спешит к финской столице. У артиллеристов руки чешутся — в море на огонь надо бы отвечать огнем.
«Оглянешься — виден пробитый фарватер, по которому прошли все корабли третьего эшелона, — писал позже Иван Степанович. — Из-за того, что сзади никого нет, на душе муторно».
«Изяслав» шел медленно — не закончили сборку одной из турбин. После полудня позади возник догоняющий по чистому льду «Кречет». Фотография «Кречета», обгоняющего «Изяслав», осталась в архиве Ивана Степановича. На мостике — командир «Кречета» Владимир Николаевич Янкевич, потом он долго служил в Главсевморпути. С мостика видны другие корабли во льдах. На обороте, как всегда, пояснение: «На «Кречете» шел штаб флота… и комиссары флота. «Кречет», б. финско-шведский пакетбот, имел ледовый пояс и защиту винтов, почему обгонял всех и относительно легко маневрировал без ледокола».
Но «Кречет» пришел все же после «Изяслава»: вместе с «Ангарой», «Полярной звездой» и бывшей царской яхтой «Штандарт» он наскочил на мель у маяка в шхерах. Потом «Изяслава» догнал другой эсминец — вот что значит идти, не закончив ремонт. С эсминца сообщили, что на стенке Седрахамна, когда оттуда стреляли вслед «Изяславу», появился Старшой, по одежде — вылитый финский егерь, с белой повязкой на рукаве, ругался на чем свет стоит, не мог поверить, что «Изяслав» ушел: как же, мол, так, у него разобрана правая машина!.. Значит, Валдайский следил за «Изяславом». Все знал. Наверно, успел и Клашу с Анютой повидать, и Сципиона. Торопился, да сорвалось…
В Гельсингфорсе, когда наши ушли, егеря расстреляли Жемчужина. Возможно, и это работа Валдайского, все могло быть.
Узнав, что всплыл Старшой, хоть и без бульдога, изяславцы набросились на Земскова, бывшего председателя судкома. Эсеры же помогли начальнику дивизиона тихо спровадить Валдайского в порты Ботники, в объятия к финским егерям: «Пустили щуку снова в реку!»… Но Земсков и тут сумел отбрехаться — он теперь левый эсер и не отвечает за свои действия как правого эсера. «И хотя я больше никогда с этим человеком не встречался, — писал Иван Степанович про Старшого с бульдогом, — но много раз в течение восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого годов вынужден был невольно вспоминать о нем и ему подобных, видя дело их рук на различных участках гражданской войны». Пожалуй, он мог это сказать и о Земскове — то правом, то левом эсере.
Если месяц стоил прожитого года, то небольшой по протяженности, но полный опасностей прорыв двухсот пятидесяти боевых кораблей в Кронштадт стоил иного кругосветного плавания. Ледовый поход превратил Исакова из «примкнувшего к революции бывшего мичмана» в ее сознательного участника. «Товарищ мичман», — называли его изяславцы.
Трудно сказать, оставил ли «товарищ мичман», придя в Петроград, былые надежды на дальние плавания. Отдав оружие и остаток команды частям Красной Армии, эсминец, как и вся минная дивизия, стал на ремонт, а потом в резерв — до лучших времен. На Черном море ради будущего пришлось и вовсе своими руками топить эскадру. На Балтике флот из ловушки в Гельсингфорсе попал в новую западню.
Жуткое зрелище открылось Исакову в Кронштадте и на Неве. Борт к борту торчали коробки недостроенных крейсеров и гигантов-дредноутов — не было ни сил, ни средств, ни необходимости их достраивать. У причалов скопились прославленные в сражениях корабли — с погашенными топками, с покинутыми кубриками. На них некому и негде было плавать. Море для флота в ту весну начиналось и кончалось меридианом Толбухина маяка. Пятый пункт Брестского договора поставил флот, по существу, на прикол. Германская эскадра расположилась в Бьёркезунде как у себя дома, выдвигая дозоры вплотную к постам острова Котлин. Стоило буксирчику выскочить на Большой или на Петергофский рейды, как тотчас к Чичерину летела визгливая нота с угрозой применения санкций за нарушение унизительного пятого пункта.
Но даже при таком отчаянном положении мир был необходим для жизни и победы республики. В политике, оказывается, своя тактика и стратегия. Не всегда легко ее понять, трудно примириться с такой трагедией, как самопотопление черноморской эскадры, но недаром в годы войн и революций люди стремительно взрослеют и быстро расширяют свое представление о жизни общества. Исаков убедился, что военное дело неотделимо от политики, а в политике, как в сражении, обязательны выдержка и дисциплина. Выдержка и дисциплина стали мерой преданности революции, тот, кто, не понимая этого, впадал в ложнопатриотическую или псевдореволюционную истерику, становился для революции врагом.
Историки считают, что никогда еще Кронштадт и цепь его могучих фортов не играли такой роли в защите подступов к Петрограду, как в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Полукольцо тяжелых корабельных орудий и дальнобойной береговой артиллерии — от северного берега Финского залива до южного — сливалось с полукольцом полевой артиллерии Красной Армии — от Ямбурга до Карелии. Ленин приказал тогда Балтфлоту, лишенному выхода за пределы Кронштадта, выставить мины там, где их никогда не выставляли, даже в устье Невы. Известный кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов, офицер старого флота в довольно высоком чине, засел за расчеты минных полей, необходимых на случай внезапного прорыва кораблей интервентов. Ученый моряк, авторитет не только для бывшего черного гардемарина, но и для поколений моряков, оказался зорче тысяч царских офицеров, душителей Советской России; и не один Крылов — кораблестроитель Бубнов, штурман Сакеллари, знаменитые профессора того же Морского корпуса и еще многие образованные люди флота, отвергая попытки заговорщиков склонить их если не к открытой борьбе против большевиков, то хотя бы к эмиграции или саботажу, отдали в самое неустойчивое, критическое время знания, огромный опыт и талант обороне Петрограда и зарождению Красного Флота.
Когда корабли Антанты заменили на Балтике германскую эскадру, Балтфлот создал ударный кулак из боеспособных единиц разного класса. Сокращенно его называли ДОТ — Действующий отряд. Со временем гидрографы проложили для ДОТа в Финском заливе фарватер в обход захваченных противником островов, ДОТ потопил на подходах к Кронштадту и в Копорской губе английский эсминец и английскую подводную лодку Л-55, после гражданской войны поднятую и введенную в строй под нашим флагом. Часть других кораблей по указанию Ленина Балтфлот послал в озерные и речные флотилии — на Ладогу, на Онежское озеро, на Ильмень, на Волгу и Каму по каналам Мариинской системы, даже на Каспий. На каждой мало-мальски судоходной речке возникали военные флотилии. Столь необычный этап жизни нашего флота называют озерно-речным. За будничным названием скрывается не имеющая примера в прошлом романтичная пора. Ушедшие на сушу матросы вооружали полевыми пушками и пулеметами все, что попадалось под руку — шаланду, колесный пароход, буксир, баржу, даже катерок или шлюпку. Стоило появиться на реке эсминцу, переведенному, допустим, с Балтики, как тут же к нему пристраивался рой плавающих и стреляющих «москитов». Казань, Симбирск, Самара, Вольск, Астрахань, даже Баку и Энзели видели озерно-речных моряков, они вместе с Красной Армией выбивали из России и Закавказья германо-турецких и английских интервентов и белую армию. И в этих боях Исаков участвовал старпомом или командиром. Он как-то упомянул, что «Деятельный» на Каспии был его пятым кораблем после выпуска из ОГК.
