Наступила страшная, гнетущая тишина, и я представила себе ее реакцию на незнакомый мужской голос, раздавшийся из моей комнаты.

– У тебя кто-то есть? – закричала Мэри на максимальном уровне громкости. Я представила, как она вдавливает глаз в замочную скважину. Слава богу, в моей двери замочной скважины не было, потому что у нас в комнатах установили новую систему магнитных ключей, и она никогда не работала.

– Кто там у тебя, Лиз? Мужчина? Это что, Брайан?

– Он самый, – подтвердил Брайан, в отличие от меня не понимавший, что ему самое время молча вылезти в окно и ждать на бетонном балкончике, когда можно будет вернуться назад, чтобы я тем временем смогла открыть Мэри дверь и доказать ей, что в моей кровати нет абсолютно никого. Вот вам его хваленая психологическая чуткость и умение угадывать чувства других людей.

– Впусти меня! – потребовала Мэри. Она была на грани истерики. – Впусти меня немедленно, Лиза Джордан.

– Сначала нам надо одеться, – ответил Брайан, закладывая меня все больше и больше. Я тем временем прыгала по комнате, хватая наугад раскиданные лифчики, трусы и носки и распихивая их по углам. В какой-то момент на мне оказалось две пары трусов. Брайану достаточно было натянуть одно свое дурацкое трико, поэтому он оделся мгновенно и распахнул перед Мэри дверь, когда я еще только вдела одну ногу в джинсы.

– Привет, Мэри.

– Невероятно! – заорала она, застукав меня на месте преступления. – Просто невероятно! Как ты могла?

С этими словами она бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь ответа.

– Что это с ней? – спросил Брайан.

Мэри избегала меня весь остаток дня. И выяснилось, как я и предполагала, что Билла она избегает тоже. Вот вам и теория Брайана о глубокой и потаенной страсти. По мнению Мэри, если долго сдерживаемая ею страсть к ВелоБиллу нефтяным фонтаном прорвала лед холодного презрения, надо подойти и заткнуть дырку пальцем, чтобы не пролилось слишком много. Позже она рассказала мне, как она заорала, увидев растущие на спине Билла волосы, а ведь я неоднократно предупреждала ее, что именно находится под лайкровым трико.

– А ты все это время спала с Брайаном, – сказала она с укором, когда мы все-таки встретились в очереди к шашлычному фургону. – После всего, о чем мы договорились в чипсовой лавке, у тебя с Брайаном была БСЛ.

БСЛ. Безумная страстная любовь. Практически так оно и было. Я краснела при одном воспоминании.

– Но знаешь… – и я попыталась изложить ей теорию Брайана об их страстном желании быть вместе с Биллом и конечном обретении истинной любви. Разве мы не упоминали об этом при заключении договора в чипсовой лавке, разве не оправдывал мое поведение тот факт, что Мэри нашла истинную любовь первой?

– Истинная любовь? С Биллом? Ради бога, Лиз, да я просто нажралась, – фыркнула она. – И тебе полагалось остановить меня. Если б ты была настоящей подругой.

– Я не сразу поняла, – оправдывалась я. – Клянусь тебе, мне до последней минуты и в голову не приходило, что Брайан за мной ухаживает. Я пыталась его остановить. Ну хорошо, не пыталась, – призналась я. – Но честное слово, инициатива была не моя.

– Ладно, забудем, – подытожила Мэри. – Ясно, что Брайан тебя хотел. Он тебя хотел с самого начала. И дело даже не в этом, – быстро добавила она. – Не то чтобы я ревновала тебя к Брайану, Лиза. Меня просто смущает вся эта история с Биллом, и грустно, что наша веселая компания теперь распалась. Все погибло.

– Что погибло? Почему распалась? Мы по-прежнему можем встречаться. Мы с тобой, Билл и Брайан. Мы останемся друзьями.

– Нет, не останемся, потому что Билл видел меня голой. Баланс нарушился, Лиза.

Так оно и вышло. Хотя тогда я действительно этого не заметила.

Вечером мы снова сидели в баре, так же как накануне, до драматических событий вечера, который вошел в историю под названием «Два предмета одежды». Мэри сидела рядом с Биллом, я сидела с Брайаном. Разница была лишь в том, что, когда одноглазый бармен Джим объявил о закрытии бара, Брайан пошел ко мне и мы провели ночь в безумной страстной любви.

До встречи с Брайаном я по-настоящему не понимала, что все так носятся с этим сексом. Мой опыт в этом популярном международном виде спорта ограничивался редкими и неловкими перепихами на пьяную голову. Даже во время длительных (почти три месяца) отношений, которые у меня были за год до Брайана с одним довольно смазливым парнем по имени Джеймс, все равно получалось, что нам сперва надо набухаться, а потом дело доходит до секса. И делать все надо, выключив свет (на этом настаивала не я). И мне категорически запрещалось открывать глаза, пока он это со мной делал, а лежать полагалось абсолютно спокойно, не трогая его, если он специально об этом не попросит. Позднее сарафанное радио колледжа донесло, что это было отличительной чертой всех выпускников одной знаменитой частной школы.

С таким опытом за плечами неудивительно, что я, в числе немногих, разделяла мнение бедняги Боя Джорджа и Морисси о том, что чашка чая, пожалуй, лучше ночи, проведенной за горизонтальной аэробикой. Брайан изменил все в корне. Он включил меня, нащупал те кнопки, которые ранее я считала неработающими. От его безусловного восхищения моим телом всю мою зажатость, неотъемлемую и выношенную, как целлюлит, словно сдуло ветром.

Я и представить не могла, что даже тогда, когда я не лежу в постели с моим заокеанским любовником, воспоминания о сексе могут быть так сексуальны. Я спрашивала себя, видят ли другие эту аварийную сигнализацию, что не выключалась во мне часами после ночи с Брайаном. Неужели они не замечают, что я выхожу из лекционного зала другой походкой? (Я имею в виду, что теперь я ступала горделиво, плавно покачиваясь, а не хромала так, словно мне где-то что-то трет.)

Единственное, о чем я жалела, это только о том, что ничего нельзя рассказать Мэри. До событий с Биллом и Брайаном на вечеринке «Два предмета одежды» у нас не было ничего, о чем мы не могли бы сказать друг другу. Мы делились всеми секретами. Мы рассказывали самые беззастенчивые подробности. Кто, как, чем пахло. Честно говоря, мы вели себя просто мерзко. Но теперь я чувствовала, что она не поймет меня, если я вломлюсь к ней и стану расписывать свою замечательную новую любовь. Ее собственная любовь на тот момент кипела не так бурно.

После эпизода с Биллом и обещания сразу по окончании университета уйти в монастырь, Мэри отдала свое сердце аспиранту по имени Ральф, который носил по пять серег в каждом ухе, сапфир в носу и татуировку дельфина на заднице (по слухам). Ральфа назначили куратором Мэри на время проведения уникальных жестоких опытов, которые составляли часть ее дипломной работы по психологии.

Идея состояла в том, чтобы молодой и трусливый Ральф стимулировал ее интерес к выбранной теме (дети и их боязнь пауков, сообщила она мне, зевая), но практически качество ее работы резко падало, а она часами напролет тщетно гадала, нет ли у аспиранта в придачу к проколотому языку еще и «принца Альберта» (Мэри действительно слегка сдвинулась на теме крайней плоти). Я так и не поняла, хотела она, чтобы его пенис был украшен шариками, или не хотела. Вряд ли ей предстоит узнать это в ближайшем будущем: все попытки затащить его на ночь в лабораторию провалились, и мне не хотелось злить ее радостными рассказами о своей безмятежной любви.

Мы продолжали встречаться вчетвером: Билл, Брайан, Мэри и я. И хотя нам уже не было так радостно и легко, как прежде, ибо теперь любая сказанная Биллом double entendre[9] принималась Мэри на свой счет, все равно дела обстояли неплохо. Да меня это и не слишком беспокоило, потому что наши отношения с Брайаном становились все теснее. Я чувствовала, что нарушаю пакт, заключенный с Мэри в чипсовой лавке, но надеялась, что она поймет. Она сама сказала, что понимает, – к тому времени наша «ночь» с Брайаном длилась уже больше трех месяцев.