– Куда, сестрица? Там раненые.
– Да, да, я сейчас, я так… – невпопад ответила она и стремглав выбежала на площадь. Плотно сжав губы, пересиливая сотрясавшую все тело дрожь, Мариана наклонялась над ранеными, молча перевязывала, оказывала первую помощь. И не казалось странным, что именно в эти страшные минуты в душе потрясенной Марианы мгновенно созрело бесповоротное решение уйти на фронт…
Зенитки, наконец, отогнали фашистские самолеты. Голоса командиров и красноармейцев понемногу приводили людей в чувство, возвращали им самообладание. Когда подошел кишиневский поезд, вся масса ожидавших эвакуации хлынула к перрону. Только одна женщина оставалась неподвижно сидеть на своем узле. Она прижимала к обнаженной груди что-то завернутое в одеяло, прикладывалась ухом к нему, прислушивалась. Пышные волосы ее спутались и в беспорядке падали на плечи и лицо. Но женщина не делала никаких движений, чтобы поправить их. Она сидела неподвижно, словно окаменев. Свисток паровоза, раздавшийся у самого вокзала, вывел женщину из оцепенения. Она поднялась и, пошатываясь, пошла за толпой к перрону. Узел так и остался лежать на земле, но она пи разу не повернула головы, по-прежнему прижимала к груди самое драгоценное, что, видимо, у нее осталось на всем свете, – ребенка.
У входа в вагон женщину так сжали, что ребенок оказался у нее где-то под мышкой. Свободной рукой она хваталась то за стенку, то за чью-то спину, из ее больших черных глаз беспрерывно катились крупные слезы.
Попав в вагон, она начала лихорадочно развязывать сверток. Залитое слезами лицо женщины вдруг расцвело в счастливой улыбке. В вагоне удивленно переглянулись.
– Свихнулась, видно, бедняжка, – послышался чей-то голос.
– Ну-ка, помогите. А ты, милая, дай сюда ребеночка, а сама посиди вон здеся, отдохни, – строго распорядилась пожилая женщина, вздевая на нос очки.
Молодая мать опустилась на колени, развернула пеленки, тихонько подхватила одной рукой худенькие с нежно розовыми пяточками ножки, приподняла кверху, заботливо подвернула сухой край пеленки.
– Крошка моя ненаглядная, – зашептала она, целуя маленькое хрупкое тельце. – Счастливая ты, в рубашке родилась…
– С ней, кажись, все в порядке, – сказала бабка, взглядывая из-под очков.
– Думала, пропало дитя, – заговорила молодая, успокаиваясь. – Слава богу, отдышалась. С каким нетерпением ждали мы его с мужем…
– А я, грешным делом, подумала, что неладно с рассудком у тебя, дочка. Что ж… ничего удивительного. Времечко-то какое? Все может случиться… – говорила бабка, усаживаясь на свой узел.
Мариана отчетливо вспомнила, как вместе со всеми замирала от страха при налетах, и, преодолевая противную слабость в ногах, бежала на крик, перевязывала, приводила в чувство, помогала ослабевшим взобраться в вагон. Сердце разрывалось от жалости к тем, кому уже нельзя было помочь…
– Стой, кто идет! – прозвучало в ночной тишине. Оклик патрульного отвлек Мариану от тяжелых воспоминаний… – Прошу пройти на ту сторону, здесь хождение запрещено.
Девушка вспомнила, что днем здесь упала бомба и не разорвалась. Теперь этот участок оцеплен. Она молча перешла дорогу.
Когда Мариана вошла в общежитие, был уже поздний час. Но девушки не спали. Побледневшие, осунувшиеся за эти дни, они вздрагивали от каждого стука, скрипа дверей.
А ведь совсем недавно в этой комнате кипела молодая студенческая жизнь. Люба спорила с Верой о кинофильме “Дети капитана Гранта”; Маруся затыкала уши, чтобы не слышать, как Лина разучивает на гитаре новую песню; Устя, собираясь на танцы, часами вертелась у зеркала, а Ваня терпеливо ждал ее в коридоре. Все это теперь казалось таким далеким, словно с тех пор прошла целая вечность.
Долго в ту ночь не могли уснуть девушки. Мариана рассказала им о посещении военкомата и своем решении уйти на фронт.
– Своими руками буду стрелять в них. Разве это люди? Хуже собак бешеных, чертовы фашисты.
Только под утро смолк в комнате горячий шепот. Но спать так и не пришлось: началась бомбежка.
Это была последняя ночь, которую Мариана провела в общежитии. На второй день ее зачислили в часть медсестрой. Началась незнакомая, суровая солдатская жизнь. Мариану Флоря часто приглашали в качестве переводчицы в штаб. Однажды ночью, когда допрашивали румынского офицера, в кабинет вошел майор. Он присел к столу, внимательно стал следить за допросом. На гимнастерке его блестел орден Красной Звезды. Пленный все чего-то жался. Он хватался то за живот, то за голову, стараясь увильнуть от прямых ответов.
– Отправьте его, пусть подумает. Потом заговорит, – вмешался майор.
Когда пленного увели, майор обратился к Мариане:
– Давно переводчиком работаете? Из вас бы неплохой контрразведчик вышел…
– Я не переводчик, я медсестра. Это так… – смутилась девушка. – Здесь много румынских пленных, и вот я иногда помогаю.
– Интересно, – сказал майор задумчиво и стал делать какие-то пометки в записной книжке. Затем внимательно расспросил Мариану, кто она, откуда, как попала в армию. Но очередной налет прервал их разговор.
На следующее утро стало известно, что майор прибыл отбирать людей для выполнения каких-то специальных заданий.
– Как фамилия той девушки, молдаванки, что вчера допрашивала румынского капитана? – спрашивал в это время майор у начальника дивизионной разведки.
– Какая из них? У нас пять молдаванок…
– Маленькая, с большими светлыми косами…
– А-а-а! Мариана Флоря! Она у нас смелая, бегает по передовой во весь рост. “Я, говорит, маленькая, меня не заметят”. Старательный работник.
– Как вы посмотрите на такую кандидатуру для нашей работы?
– Да, она, пожалуй, подошла бы. Девушка исполнительная и серьезна не по годам…
***
Мариана и впрямь была любимицей в части. Уважали ее красноармейцы за смелость, за то, что в беде никогда не оставляла товарища. Бывало, под огнем проползет, перевяжет, притащит раненого.
Неудивительно, что прощались с Марианой в части не без сожаления и грусти. А подруги не удержались от слез: когда-то увидятся вновь?
Спустя несколько дней Флоря была уже далеко от своей части. Она сидела за длинным столом и старательно выстукивала точки и тире. Все ее мысли были теперь заняты одним – освоить хорошо рацию и азбуку Морзе.
Что будет потом, она не знала. Но ей очень хотелось, чтобы это “потом” наступило скорее. Она стремилась снова на фронт, поближе к родным днестровским берегам, и не сомневалась, что раньше или позже ступит на свободную от фашистов землю родной Молдавии.
Преподаватели школы были довольны успехами девушки. В самом деле, в несколько дней она усвоила месячную программу. И никто, кроме дневального, не знал, что Мариана после занятий просиживает за ключом до глубокой ночи. Эти успехи окрыляли Мариану, и она училась еще усерднее. Несколько раз командир беседовал с ней. Девушка начала догадываться, что ее готовят для серьезного задания. С этой мыслью Мариана однажды постучалась в дверь кабинета начальника.
– Войдите. Что случилось, Флоря? – спросил майор Петров.
– Разрешите обратиться с просьбой.
– Слушаю вас, – майор внимательно посмотрел на Мариану. За другим столом черноусый капитан перелистывал какие-то бумаги.
– Говорят, теперь требуются радисты для партизанских отрядов. Отправьте меня…
– Любопытно, – сказал капитан, отрываясь от бумаг. Он окинул Мариану взглядом. – Мне такое заявление нравится, признаться. Сколько же вам лет?
– Восемнадцать исполнилось, значит, можно считать девятнадцать, – выпалила Мариана.
– М-да-а… Девятнадцатый, говорите, пошел. Маловато. М-да-а… маловато. – Капитан поднялся из-за стола, сунул руки в карманы галифе и стал прохаживаться по кабинету, все повторяя свое “м-да”. Мариане почему-то не понравился капитан, и она с раздражением проговорила:
– Не моя вина, что молода… Я хочу служить Родине и прошу направить меня на фронт или в партизанский отряд, или… – что-то перехватило у нее горло. Мариана сделала над собой усилие. “Не хватало еще разреветься здесь, как маленькой”, – подумала она, стиснув зубы. Детски обиженное и в то же время упрямое выражение лица тронуло капитана. Он остановился перед девушкой и весело сказал:
