С Пушкиным Смирнову связывали особые отношения. Познакомились они в 1828 году на балу у Елизаветы Михайловны Хитрово, дочери М. И. Кутузова, и очень часто виделись вплоть до марта 1835-го, когда Александра Осиповна уехала за границу с мужем Николаем Михайловичем, в то время чиновником русской миссии в Берлине. Пушкин поначалу был настроен в отношении фрейлины весьма решительно, но получил отказ. Семейное предание гласит, будто бы Александра Осиповна, смеясь, сказала поэту: «Пушкин, я ценю тебя как сочинителя, но как мужчина ты не в моем вкусе…» Пушкин ничуть не обиделся и при каждом удобном случае тепло отзывался о «южной ласточке».

Александра Смирнова-Россет. Рисунок А.С. Пушкина 

В «Записках», сочиненных уже на склоне лет, Смирнова вспоминала, как только что женившийся Пушкин «взял привычку» приходить по вечерам к ней в гости с молодой женой. При этом он часто читал стихи и испрашивал у Смирновой ее мнение. Известно, сколь нежно и трепетно относился поэт в ту пору к своей юной супруге, но очевидно и другое — с черноокой Россети говорить о литературе Пушкину было интереснее. Яков Полонский записал за Смирновой: «По утрам я заходила к Пушкину. Жена так и знала, что я не к ней иду: “Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну и иди к нему…” — “Конечно, не к тебе. Пошли узнать, можно ли?”» Все это, вероятно, раздражало и заставляло ревновать Наталью Николаевну, которая в пику «сопернице» произносила фразы наподобие: «Ах, Пушкин, как ты надоел мне со своими стихами!»

Последний раз Смирнова и Пушкин виделись в марте 1835 года. О его гибели Смирнова узнала в Париже, где ее муж служил по дипломатической части, и была одной из немногих в высшем свете, кто по-настоящему горевал о поэте. Она тут же написала Вяземскому: «Ничего нет более раздирающе-поэтического, чем его жизнь и его смерть». В апреле 1837 года, когда великосветская молва склонялась к оправданию Дантеса и по гостиным носился шепоток, будто талант Пушкина в последние годы перед смертью сошел на нет, Смирнова написала пророческие слова: «Одно место в нашем кругу пусто, и никогда никто его не заменит. Потеря Пушкина будет еще чувствительнее со временем».

Уже этого, учитывая, сколь бережно собирается все, связанное с Пушкиным, достаточно было бы, чтобы навсегда оставить в истории имя Смирновой-Россет. Но она заслужила больше, нежели просто светить отраженным светом, даже если это свет Пушкина.

Вскоре после трагедии на Черной речке Смирновы вернулись в Россию, и довольно быстро их дом стал местом, где запросто собирались петербургские литераторы. Возник литературный салон Смирновой — уникальное явление в культурной жизни Санкт-Петербурга, а значит, и всей страны. В конце тридцатых — начале сороковых годов XIX века не было в России ни одного сколько-нибудь значительного поэта или писателя, который хотя бы раз не побывал у Александры Осиповны.

Личная жизнь ее не заладилась. Замужество за Николаем Михайловичем Смирновым (кстати, Пушкин был на их свадьбе шафером) дало богатство, но счастья не принесло. Муж, впоследствии ставший губернатором Санкт-Петербурга и сенатором, был человек благородный, но далекий от ее интересов. Ему больше нравилось играть в карты, нежели вести, казалось бы, бесполезные беседы об искусстве. Под конец жизни супруги сохранили только формальные отношения. Отношения с детьми тоже не складывались. Словом, салон был главным, что соединяло Александру Осиповну с прекрасным временем ее молодости.

Последние годы жизни Смирнова много путешествовала по России и за границей. И умерла она в 1882 году далеко от родины — в Париже, но похоронить себя завещала в Москве, что и было исполнено. Газета «Московские ведомости» известила: «Тело умершей 7 июня сего года в Париже вдовы тайного советника Александры Иосифовны Смирновой имеет быть привезено в Москву 8-го сентября. День погребения в Донском монастыре 9 сентября в 11 часов утра. Родственники и знакомые приглашаются в этот день почтить память умершей».

Что удивительно — салон Смирновой после смерти хозяйки продолжил существование, хотя и совсем в других стенах. Ее сын Михаил, ученый-ботаник, член Венского и Парижского научных обществ, переселился с семьей в Тифлис, поближе к флоре Кавказа, изучению которой посвятил всю жизнь, и перевез туда обстановку петербургского дома. Так завершился круг, начатый исходом грузинских предков Смирновой из Грузии в начале предыдущего века.

В доме Смирновых, теперь уже на грузинской земле, за теми же столами, за которыми сидели в Петербурге Пушкин, Гоголь и Лермонтов, вновь стали собираться люди искусства. Здесь перебывал весь цвет грузинской культуры девятнадцатого века, сюда любил приходить классик грузинской литературы Илья Чавчавадзе… Миновать салон Смирновых считалось неприличным для каждого приезжавшего в Тифлис русского, имеющего отношение к литературе и искусству. Здесь часто бывал П. И. Чайковский и даже, как-то задержавшись в Тифлисе на целый месяц, одалживал пианино, на котором когда-то упражнялась Александра Осиповна.

Удивительно, но и в советское время жизнь салона не угасла окончательно — сюда приходили читать стихи грузинские поэты Тициан Табидзе, Галактион Табидзе, Паоло Яшвили, Валериан Гаприндашвили… И вот факт, способный захватить воображение у любителей всякого рода совпадений (или, если угодно, закономерностей), — в годы войны, находясь в Тбилиси в эвакуации, В. В. Вересаев некоторое время жил у внука Смирновой-Россет — профессора Тбилисского университета Георгия Михайловича и работал над своей знаменитой книгой «Пушкин в жизни» за тем самым секретером, на который поэт когда-то положил альбом с надписью на первой странице «Исторические записки А.О.С.».

«Автобиографические записки» А. О. Смирновой, русской красавицы грузино-немецко-французского/итальянского происхождения, не раз цитируются в вересаевском труде…

В январе 1980 года меня приняли на должность младшего редактора в организацию с непростым названием — Дом литературных взаимосвязей

(Пушкинская редакция — Пушкинский мемориал) Главной редакционной коллегии по делам художественного перевода и литературных взаимосвязей при Союзе писателей Грузии. Располагался Дом литературных взаимосвязей, государственное учреждение, в собственном (как ни странно, бывало при советской власти и такое) доме потомка Смирновой-Россет — Михаила Георгиевича Смирнова, а весь штат его состоял из двух сотрудников: самого Смирнова, пребывающего в ритуальной должности заведующего Пушкинской редакцией, и младшего редактора; функции последнего, как я скоро обнаружил, были весьма широки и простирались от литературного секретарства до хождения на рынок за картошкой и помидорами.

Михаил Георгиевич в детстве перенес костный туберкулез, его ноги напоминали птичьи лапки, и скульптурной красоты голова едва возвышалась над костылями. Инвалидность, однако, не мешала ему вертеть как угодно властями грузинскими и московскими. Был Михаил Георгиевич умен, хитер и не стеснялся в средствах: стоило вовремя не прийти вызванному сантехнику, как он тут же сочинял телеграмму Генеральному секретарю ЦК КПСС, Председателю Президиума Верховного Совета СССР дорогому товарищу Леониду Ильичу Брежневу с жалобой, что в Грузии хотят уничтожить «очаг русской культуры», как он называл двухэтажный особняк на улице Галактиона Табидзе, 20, доставшийся ему по наследству. Справедливости ради все-таки скажем, что после 1917 года большевики несколько уплотнили Смирновых, вселив в дом несколько семей, и я стал сотрудником Пушкинской редакции, как раз когда шел обратный процесс: Михаил Георгиевич, заручившись поддержкой переменчивой, как флюгер, советской власти, вел многотрудную борьбу за выселение из дома незваных жильцов уже в третьем поколении.