— Смерть, — ответил неуверенно и смущенно Нар, словно вдруг забыв это деликатное слово.

— Надеюсь, что вы пришли сюда не для того, чтобы меня за это упрекать?

— Нет. Но для чего висит эта надпись?

Лодий улыбнулся. Он выглядел старше своих лет. И выражение его лица совсем не подходило ни к его положению в обществе, ни к его заслугам. Вероятно, так улыбались люди полтора столетия тому назад, люди, чьей участью и призванием были неуверенность и слабость.

Олегу Нару вспомнились старинные романы об униженных и оскорбленных. Как удивительно и нелепо, что Великий Субмолекулятор чем-то походил на них, этих бедных людей. На лице его было просящее, почти умоляющее выражение. Но корреспондент «Квантовой Зари» сделал вид, что не заметил этого.

— Эти слова, — сказал Нар, — потеряли свой смысл. Они звучат почти как шутка.

— Но ведь полвека назад они соответствовали истине. Десятки тысяч лет люди жили, зная, что у них могут отнять их жизнь, но не смерть.

— Но когда-то у них можно было отнять все: благополучие, радость, честь. Их, кажется, называли тогда униженными и оскорбленными?

Нар посмотрел на Субмолекулятора.

Но теперь на него глядел уже совсем другой человек, величественный и строгий, похожий на командира сверхкосмолета или на строителя буев в межзвездных вакуумах. Корреспондент был удовлетворен. Лодий без улыбки больше соответствовал его представлению о том, каким должен быть современный гений.

— Эта надпись, — сказал Великий Субмолекулятор, — много лет дразнила меня и старалась опровергнуть мою идею более остроумно и лаконично, чем все мои многословные противники.

— Расскажите о вашей идее. О противниках не надо. Они первыми побежали на субмолекулярные пункты, спеша расстаться навсегда со своей смертью, а заодно и со своими убеждениями.

— Не все. Вы преувеличиваете. Но зачем рассказывать мне вам о моей идее?

— Как зачем! Читатели «Квантовой Зари» хотят знать.

— Но они же знают о моей идее, пожалуй, больше, чем я сам. Они и вы тоже, Нар. Я не совсем понимаю, зачем, собственно, вы пришли сюда?

— Узнать о бессмертии.

— Но вы-то сами, в конце концов, бессмертны или нет?

— Кажется, — сказал Нар, покраснев. В его голосе прозвучала нотка явной неуверенности.

— Что значит «кажется»? Это слово меньше всего подходит, когда речь идет об абсолютном. По-видимому, вы оговорились.

— И да, и нет. Ведь прошло всего три недели, как я подвергся бессмертизации. Я еще не вполне освоился с новым состоянием своего организма. Привыкаю.

— А сколько времени вам понадобится, чтобы привыкнуть?

— Годков сто или двести. Не знаю. Во всяком случае, не три недели.

— А почему вы так медлили с субмолекуляризацией? — Голос Главного Субмолекулятора стал металлическим и отчужденным.

— Я ведь журналист. У меня не было свободного времени. Я должен был описывать это великое событие, беседовать с людьми, перешагнувшими через порог временного и природного и приобщившимися к бесконечности.

На лице Субмолекулятора появилась брезгливая гримаса.

— Ради всего святого, только без метафизических выспренностей. Бесконечность! Зачем эти громкие и пустые слова, когда речь идет о земном и обыденном?

— Вы считаете субмолекуляризацию обыденным явлением? — В голосе Нара опять появилась нотка неуверенности, непонимания, опасения, что его высмеивают.

— А чем же вы мне рекомендуете ее считать? Чудом? Запомните, дорогой. Чудо — это явление единичное, исключительное. Оно похоже на эксперимент, удавшимся только самому экспериментатору, и всего один раз. Оно не поддается проверке. Чудо не может иметь массового характера. Запомнили? А теперь скажите, сколько людей, по вашим данным, подверглось субмолекуляризации?

— Двадцать три миллиарда. Все население планеты, включая зону Луны, Марса и больших космических станций.

— Ну, положим, не все население. Не следует так округлять. Не обошлось и без исключений, нашлись люди, которые не пожелали.

Журналист вскочил, протестуя.

— Мне неизвестны такие факты, не хочется верить. Неужели нашлись люди…

— Не торопитесь осуждать их, Нар. Я тоже принадлежу к их числу.

Лицо журналиста покрылось крупными каплями пота. Ему стало холодно. Ему всегда становилось холодно, когда он был очень возбужден. Он достал из кармана портативного робота, записывающую машинку, вбирающую в себя мысли, эмоции, звуки, все, что можно вобрать и отразить, воспроизвести.

— И об этом я могу поведать читателям «Квантовой Зари»?

— Разумеется, можете, Нар. Но я не советую. Все станут сомневаться. А исправить уже поздно.

— Абсолютно поздно?

— Абсолютно, Нар.

В мире остался всего один смертный. Это был сам изобретатель бессмертия академик Лодий.

Журналист Олег Нар не решился опубликовать то, что он узнал от Лодия. Что удержало его и помешало выполнить профессиональный долг? Он и сам не смог ответить на этот вопрос, хотя и считал себя знатоком людей и глубоким психологом. Его ум столкнулся с загадкой.

Он снова и снова добивался свидания с Лодием. Но тот отказывал. Разговор их на расстоянии по аппарату, сливавшему звук с образом, неожиданно оборвался.

— Так вы пошутили? — спросил Нар.

— А вам чего бы больше хотелось, — ответил Главный Субмолекулятор, истины или шутки?

Нар сам не знал, чего он больше хотел. Он услышал смех Лодия, а затем смеющееся лицо Молекулятора исчезло с экрана.

Олег Нар остался наедине с тайной. И это мешало ему жить, наслаждаться безбрежностью предоставленного ему наукой и обстоятельствами времени. По характеру он был суетлив, всегда боялся опоздать и приходил заранее, сердясь на себя и на свою торопливость. Еще недавно эта торопливость была связана не только со свойством его суетливого и чересчур нервного характера, но и с полуосознанным чувством, что спешить следует хотя бы потому, что жизнь временна и скоротечна. Теперь Олег Нар отлично знал, что не подчинен времени, и все-таки не мог избавиться от суеты и спешки. Беспокойное чувство торопило его, и свою безвременность он осознавал только умом. Нет, он не ощущал себя бессмертным, наоборот, ему по-прежнему казалось, что время его утекает, спешит, и, как прежде, он нервно посматривал на часы.

Часы — вот предмет, который в продолжение многих столетий человечество слишком ценило, радуясь им, вместо того чтобы печалиться.

В тот день и час, когда Нар вышел из районного пункта субмолекуляризации, он тоже взглянул на часы, подчиняясь силе привычного. Сознание, что он больше не подвластен времени, хмелило его, как вино. Он снял с руки изящные часики, произведение усовершенствованной часовой промышленности, и бросил их на пол. От сильного удара часики разбились. Две стрелки лежали отдельно и неподвижно, словно время уже не нуждалось в измерении.

Но вскоре свободное и хмелящее чувство прошло. Суетливый Нар вспомнил, что он опаздывает в редакцию. Он представил себе недовольное лицо редактора и его насмешливые слова:

— Ну и что из того, что вы бессмертны? Это вовсе не освобождает вас от обязанностей и не дает права опаздывать. Взгляните, не отстают ли ваши часы?

— Я их выбросил.

— Выбросили часы? От вас этого следовало ожидать. Таких людей, как вы, к субмолекулярным пунктам и на пушечный выстрел допускать не следует.

Редактор любил громкие и выспренние выражения, уже вышедшие из употребления.

Нар спешил в редакцию. Мысленно он подыскивал себе оправдание в том, что его интервью с Главным Субмолекулятором оказалось бесцветным. Но разве он, Олег Нар, был в этом виноват? Общечеловеческие интересы бесконечно выше интересов личных. Он должен хранить в тайне признания Лодия.

Вечером, после беседы с редактором, Нар снова связался с Главным Субмолекулятором.

— Что вы хотите от меня? — спросил ученый.

— Я хочу узнать, почему вы предпочли остаться смертным?

— Дорогой, не задавайте глупых вопросов. Предпочел? У меня просто не было времени пойти на пункт субмолекуляризации. Не было и нет. Можете вы это понять?