Настроение отличное: задание выполнено, на развороченных стальных путях горят вражеские эшелоны с топливом, разбит один прожектор, мотор «тройки» работает, как часики, погода идеальная. Хорошо!

— Порядок, командир, курс — 64!

— Молодец, штурман, есть курс 64!

И вдруг минут через пятнадцать без всякой видимой причины начала сильно нагреваться вода. «В чем дело? Обороты минимальные, а температура растет и растет…» И тут слышу доклад штурмана:

— Из расширительного бака выбивается пар!

Теперь понятно: повреждена система охлаждения двигателя. Где-то вытекает вода. Дальше лететь нельзя. В подобных случаях полагалось или прыгать с парашютом или садиться, если, конечно, было куда. Под нами стелились поля с разбросанными тут и там рощами. Поблескивала ленточка какой-то речки. Вдали угадывалось большое село. Отсюда до линии фронта километров двести.

А прыгать уже нельзя — слишком мала высота. Что же, придется садиться в тылу противника. Ничего другого, к сожалению, не оставалось.

Вынужденная посадка ночью, вне аэродрома, на незнакомой местности сама по себе очень опасна, а если она происходит на территории, занятой врагом, то это совсем уж плохо… В таких случаях остается надеяться лишь на благосклонность судьбы…

Настроение сразу испортилось, замаячили в потревоженном сознании грядущие проблемы выхода на свою территорию…

Мы выбрали полянку неподалеку от речки и сели — вслепую, наугад, но удачно. Подрулив к опушке, развернули машину и, насколько хватило силы, задвинули самолет хвостом в густой орешник.

Итак, мы оказались в немецком тылу. Хоть и наша это земля — Украина, но сейчас она занята противником.

Коротко посовещались: что делать дальше? В первую очередь достали автоматы и запасные диски к ним. Проверили пистолеты, опустили в карманы по гранате, проверили и передвинули на поясах ножи самодельных финок. Вооружились, как говорится, до зубов.

Зеленоватый свет луны придавал земле вид таинственный и загадочный. По-прежнему тихо. Полный, что называется, штиль. Между ближайшей рощицей и рекой стелилась дорога. Возле опушки она сворачивала, огибая край поляны. С дороги наша «тройка» была хорошо видна, однако замаскировать ее двоим явно не по силам.

Занялись мотором. Оказалось, что осколком снаряда пробило четыре соты радиатора. Повреждение небольшое, но в полете достаточное для потери воды в течение четверти часа.

Первая тревога несколько улеглась. Законопатить пробитые соты несложно — нам уже случалось летать с таким наскоро отремонтированным радиатором. Вода рядом. В аварийном комплекте нашлось брезентовое ведерко.

Еще раз осмотрелись и прислушались — никаких признаков присутствия людей. Шоссе в оба конца пустынно. Приступили к ремонту. Достав ветошь, я рвал ее на полосы и отверткой заталкивал в поврежденные соты. Вскоре пробитые места были туго затрамбованы тканью. Можно заливать воду.

Летевший на этот раз со мной штурман Николай Нехороших бросился к речке. Притащил, обливаясь потом, одно ведерко, другое. Быстро подвигается дело, но и темное время суток на исходе. Мы и не заметили, что стало совсем светло. Вот-вот взойдет солнце — ведь июньские ночи так коротки…

Неожиданно из-за деревьев донесся разговор. Говорили по-немецки, громко смеясь. Я кубарем скатился с мотора. Затаились в густом орешнике у самого хвоста самолета. Автоматы к бою, кобуры пистолетов расстегнуты, гранаты заткнуты за пояса. Старались даже не дышать.

На дороге показались два велосипедиста. Солдаты. На багажниках привязаны ранцы и шинельные скатки. За плечами «шмайсеры». Едут не спеша, весело переговариваются.

Мы замерли. Может, не заметят, проедут мимо? Нет, заметили! Сошли с велосипедов, взяли автоматы на изготовку. Начали осторожно приближаться к самолету.

«Что же делать? Как поступить? — лихорадочно мелькали мысли. — Уничтожить фрицев можно всего двумя выстрелами. Ну, а если за ними еще едут или идут? Нет, шум поднимать нельзя».

Немцы молча составили велосипеды один к другому. Осмотрелись. Подошли к самолету, подергали за винт. Один неуклюже взобрался на крыло, заглянул в кабину. Вернулся к напарнику, который с удивлением рассматривал красную звезду на киле.

Нас разделял только куст орешника. До ближнего немца всего каких-нибудь три шага, не больше. Сердце бешено колотится, кажется, что его стук подобен грохоту парового молота, но немцы почему-то этого не слышат…

Внимательно осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, солдаты успокоились. Перебросились несколькими фразами. Один достал зажигалку, щелкнул и поднес язычок пламени к обшивке крыла. Не получилось. Тогда он тесаком вспорол полотно, свернул его трубочкой, вновь взялся за зажигалку.

Спокойно смотреть на такое издевательство над «тройкой» оказалось выше всяких сил. Я кивнул штурману — пошли! Один немец был сражен моей финкой. Второй рухнул безжизненно к ногам штурмана от удара кулаком.

Николай Нехороших перед войной закончил институт физкультуры имени Лесгафта в Ленинграде. Ростом почти два метра, великолепный боксер. Пустить в ход финку он не решился. Никогда раньше этого делать не приходилось. Кулак — дело другое, привычное. Ну а я вспомнил свою службу в пехоте, где в рукопашных схватках с гитлеровцами приходилось «работать» и ножом.

Все произошло мгновенно и бесшумно. Один велосипедист убит наповал, другой глотает воздух, находясь в глубоком нокауте. Забрали у них оружие. Показываю на оставшегося в живых немца:

— Связать!

Снятыми с обоих солдат брючными ремнями Николай стянул ему руки и ноги. И тут немец пришел в себя. С ужасом в мутных глазах переводил взгляд с убитого напарника на весьма внушительную фигуру штурмана. Начал часто-часто икать…

Штурман посмотрел на гитлеровца с нескрываемым презрением:

— Что дальше, командир? Здесь оставаться нельзя. Тем более с ним. Лететь тоже нельзя…

В самом деле, взошло солнце, а пересекать линию фронта, да и вообще лететь днем над вражеской территорией на нашем тихоходном Р-5 равносильно самоубийству. Но и здесь оставаться до ночи никак нельзя: рядом дорога и село.

Из двух зол решил выбрать меньшее.

— Летим, штурман. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем проскочить. Этих в кабину, велосипеды в багажник. Ведь из-за них могут и местных жителей пострелять, немцы в таких делах скоры на руку.

Запущен отремонтированный мотор, взлет — и «тройка» понесла нас к линии фронта, в сторону дома. Шли бреющим полетом, буквально втискивая машину в каждый попутный овраг, в русла встречных ручьев и речек. Временами колеса шасси сбивали верхушки кустарников. Населенные пункты обходили стороной.

И вот она — линия фронта, Днестр! Мотор на форсаже. Прижались к рыжей глине окопных брустверов. Ушла под крыло серебряная лента реки — наконец-то «тройка» над нашей территорией!

А еще через час я докладывал в штабе полка обо всем происшедшем с нами в ту тревожную ночь.

Пленного после допроса отправили в дивизию, а велосипеды мы подарили мальчишкам хозяйки, у которой квартировали.

В полк прибыло пополнение. Три летчика и три штурмана. Сержанты, окончившие училище. В нашу эскадрилью попали летчик Сорокин и штурман Дударев. Сегодня я должен «вывозить» Дударева. Задание простое: бомбить передний край вражеской обороны. Весь полк будет действовать на узком участке фронта. Такие изматывающие немцев бомбежки продолжаются обычно всю ночь. Непрерывно висят над позициями противника слепящие «САБы» — световые авиабомбы, мы засыпаем окопы гитлеровцев осколочными бомбами и поливаем пулеметным огнем.

Дударев уже имел несколько боевых вылетов, страшно этим гордился и старался выглядеть этаким «старым воздушным волком». Он перестал бриться, решив отрастить для солидности усы и бороду. «Старики» давно переболели подобным поветрием, когда их физиономии украшали реденькие усишки да лохматенькие бороденки. На безобидные причуды новичков в полку смотрели снисходительно, знали, что пройдет немного времени и сами собой поисчезают все волосяные атрибуты.