Что касается Александры Федоровны, та чувствовала себя как любая другая молодая жена. Она была потрясена внезапным ударом, обрушившимся на Марию Федоровну, и первой ее реакцией было сочувствие. Однако вскоре совместное проживание под одной крышей и борьба за Николая Александровича начали сказываться в отношениях двух женщин. Во время трапезы Александра Федоровна чувствовала себя оскорбленной вдвойне. Пренебрегали не только ею: с возлюбленным ею Ники старая императрица обращалась словно со школьником. Между матерью императора и его женой возникло глухое соперничество, которое стало разрастаться.

Особенно раздосадовал молодую царицу один эпизод. Некоторые драгоценные украшения по традиции переходили от вдовствующей императрицы к новой государыне, да и придворный протокол обязывал Александру Федоровну надевать их для официальных церемоний. Однако у императрицы-матери была страсть к драгоценностям, и, когда Николай обратился к матери с просьбой передать их невестке, пожилая царица ощетинилась и отказалась это сделать. Уязвленная Александра заявила, что вообще не станет надевать никаких украшений. Чтобы избежать скандала, Мария Федоровна уступила.

Подобно многим молодым женщинам, недавно вышедшим замуж, Александре Федоровне было трудно сразу привыкнуть к новому укладу жизни. «Все еще не могу убедить себя, что я замужем, – писала она. – У меня такое впечатление, словно я тут в гостях». Она испытывала то отчаяние, то блаженство.

Своей подруге, графине Рантцау, императрица писала: «Я чувствую, что все, кто окружает моего мужа, неискренни и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России; все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются». Государыня была целыми днями одна. Государь днем был занят с министрами, вечера же проводил со своей матерью (жившей тогда в том же Аничкове дворце). Но в Рождество того же года она писала одной из своих сестер: «Как довольна и счастлива я со своим любимым Ники». В мае она записала у него в дневнике: «Вот уже полгода мы женаты. Какой счастливой сделал ты меня, ты даже не представляешь».

Обстановка в семье разрядилась весной 1895 года, когда Николай и Александра уехали на лето в Петергоф, а вдовствующая императрица надолго отправилась к родным в Копенгаген. И, самое главное, Александра поняла, что у нее будет ребенок. К сестре приехала в гости великая княгиня Елизавета Федоровна. Обе молодые женщины занимались живописью, шили, катались в карете по парку. Николай и Александра удивлялись скорости, с какой рос в материнском чреве младенец. «Дите стало очень велико и прыгает и дерется внутри очень сильно», – писал вдовствующей императрице будущий отец. Ожидая ребенка, Александра затеяла ремонт и переделку их первого собственного жилища в Александровском дворце в Царском Селе, расположенном в двадцати четырех верстах к югу от Санкт-Петербурга. В письме от 16 сентября 1895 года император писал: «Оба были в грустном настроении, покидая Петергоф, а, главное, наш маленький дом у моря, где мы так спокойно провели первое лето вместе! Но когда мы вошли в комнаты Аликс, – продолжал Николай Александрович, – …печальное настроение прошло, и в нас поселилось великое удивление к тому, что мы увидели. Теперь чувство удивления сменилось наслаждением… Бывает, что, когда мы сидим в одной из комнат, мы просто молчим и смотрим на стены, камины и мебель… Два раза ходили мы наверх в будущую „детскую“, тоже комнаты вышли замечательно чистые, светлые и уютные».

И Николай, и Александра надеялись, что у них родится мальчик, который станет первым с восемнадцатого века наследником, родившимся у царствующего монарха. В середине ноября, когда подошло время родов, приехала, полная радужных надежд, императрица Мария Федоровна. «Разумеется, вы дадите мне знать, как только появятся первые симптомы? – писала она сыну. – Я примчусь к вам, дорогие мои дети, и я не стану вам помехой, а, как городовой, буду отгонять всех от вас».

Когда у Александры начались схватки, возле орудий Кронштадта и Петропавловской крепости заняли свои места артиллеристы. Триста залпов должны были означать появление наследника-мальчика, сто один – девочки. Наконец загрохотали орудия. Прозвучало девяносто девять залпов… сто… сто один… Но сто второго залпа не последовало. Первым ребенком, родившимся у царя Николая II и императрицы Александры Федоровны, была дочь, великая княжна Ольга Николаевна. При рождении она весила девять фунтов (4,1 кг).

Радость, которую принесло рождение первенца, заставила молодых родителей забыть о том, что это не мальчик, а девочка. Когда отцу всего двадцать семь, а матери двадцать два года, кажется, что впереди вечность, что дети еще появятся. Александра сама кормила, мыла дочь, баюкая, пела ей колыбельные песни. Пока Ольга спала, мать, сидя у колыбели, вязала одну за другой кофточки, чепчики и носочки. «Представь себе наше несказанное счастье, ведь у нас такая славная малышка, которую мы холим и лелеем», – писала Александра Федоровна.

Весной, когда на Неве, по которой всю зиму ездили на санях и ходили пешком, затрещал лед, мысли всех подданных империи были заняты предстоящей церемонией коронации. Шел 1896 год, двенадцатимесячный траур окончился; в мае новому императору предстояло короноваться в Москве.

Понимая, что сорокадевятилетней вдовствующей императрице церемония коронации напомнит о скоропостижной смерти Александра III, Николай Александрович попытался утешить мать: «Мне кажется, что мы должны смотреть на все эти тяжелые церемонии в Москве как на великое испытание, посланное Богом, когда на каждом шагу приходится повторять то, что пережили мы в чудные светлые дни 13 лет тому назад! Одна только мысль меня утешает, а именно, что больше в нашей жизни не придется совершать этот обряд, потом уже все будет ровно и спокойно», – отметил он в письме от 27 апреля 1896 года.

Коронация русского царя представляла собой событие, освященное историей и традициями. Церемония должна была пройти в Москве: такому торжественному, важному для всей страны событию не следовало происходить в Северной столице, этом искусственно созданном на западный манер городе.

Согласно обычаю, некоронованный царь мог въехать в древний город лишь за день до коронования. Прибыв в Москву, царская семья отправилась в Петровский дворец в предместье города, где Николай Александрович и Александра Федоровна постились и читали молитвы.

В это время москвичи красили и белили здания, украшали зеленью подъезды, вывешивали трехцветные бело-сине-красные флаги. С каждым часом в город прибывали новые тысячи гостей. Эскадроны казаков проносились мимо скрипучих телег, битком набитых крестьянками в пестрых платках – алых, желтых, синих и оранжевых. Из вагонов высаживались рослые сибиряки в полушубках, кавказцы в алых чекменях, турки в красных фесках, кавалерийские генералы в красных черкесках с золотыми позументами. У всех горожан было радостное настроение: коронация – это не только веселье, нарядные толпы и угощение, но еще и трехдневный праздник, амнистия для заключенных, отмена штрафов и пошлин.

25 мая, в день въезда Николая Александровича в Москву, сияло солнце, отражаясь в золотых куполах и окнах домов. Сдерживая толпу, вдоль семикилометрового пути по обеим сторонам дороги выстроились войска. На балконах и в окнах домов было полно народу. На одном из специально сооруженных помостов сидела Матильда Кшесинская. «Как трудно было мне видеть коронационную процессию, когда мимо трибуны, где я сидела, проходили в коронах и порфирах… Ники со своей женой», – писала она впоследствии.

В два часа появилось шествие. Открывали его эскадрон кавалергардов и эскадрон лейб-гвардии конного полка. Солнце сияло на их золоченых касках и кирасах. За ними на белом коне, кованом на серебряные подковы серебряными гвоздями, ехал царь в мундире полковника Преображенского полка – первого и старейшего полка русской гвардии. Вслед за царем и сопровождающими его ехали золоченые кареты двух императриц, а за ними – великих княгинь и иностранных принцесс.