Е. И. Полякова
Станиславский
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДОМ
I
Псевдоним — неотъемлемая принадлежность русского театра девятнадцатого века. Чаще всего звучные псевдонимы, то есть новые, сценические фамилии, как бы отменяли фамилии неблагозвучные или слишком уж обыкновенные. Псевдоним означал возвышение над буднями, преображение. Фекла Литвинова становилась знаменитой певицей Фелией Литвин, Чистяков превращался в звезду провинциальной сцены Чарского, девица Стремлянова — в звезду столичной сцены Савину. В других случаях, гораздо более редких, псевдоним приобретал противоположное значение — позволял человеку высшего класса отдаться «низкой» профессии актера. Так, барон Фридебург перечеркивал свое происхождение псевдонимом Милославский, князь Сумбатов выходил на сцену Малого театра Южиным.
Сценический псевдоним — Станиславский — возник по обеим причинам. Он заменил фамилию Алексеев — такую же обыкновенную в России, такую же распространенную, как Иванов, Семенов, Степанов. В то же время в Москве фамилия эта воспринималась как нарицательная, как символ прочного, устойчивого богатства. Бытописатель прошлого века свидетельствует: «Алексеевы были очень богаты, так что их богатство вошло в поговорку. „Ведь ты не Алексеев“, — говорил кто-нибудь другому, желая упрекнуть его в заносчивости».
Константин Сергеевич принадлежал к роду Алексеевых, достоинство и традиции которого никак не совмещались с актерством. Принятие псевдонима было уступкой семье, обществу. В то же время преображение фамилии утверждало сцену как призвание, как постоянное занятие. Ведь у большинства актеров-любителей стремление к сцене не переходило за рубеж юности, оставалось милым воспоминанием. Лишь один из многочисленной семьи Алексеевых играл, и играл — чем дальше, тем больше и больше, тем чаще и чаще. В двадцать два года — вскоре после достижения юридического совершеннолетия — он принял псевдоним. Осенью 1881 года молодой любитель впервые вышел не на привычную домашнюю, а на «открытую» сцену маленького театра Секретарева («Секретаревка на Кисловке» — попросту говорили москвичи), который сдавался под любительские спектакли. В программе популярной комедии «Лакомый кусочек» исполнителем роли помещика Бардина значился «господин Алексеев». Через три с половиной года, в январе 1885-го, ту же роль на той же сцене играет «господин Станиславский».
Отныне, с 27 января 1885 года, на сцене будет жить Константин Сергеевич Станиславский. А участвовать в работе большой фабрики и почтенной семейной фирмы, вести заседания акционеров, просматривать и утверждать счета будет Алексеев. Один из Алексеевых-Рогожских, как издавна называли в Москве ту ветвь большого рода, что жила за Таганской площадью, у Рогожской заставы, что привольно, обширно расположилась в Алексеевских улицах.
Литератор П. Богатырев так живописал эти улицы и их исконных обитателей:
«Таганка представляла из себя большой богатый рынок, мало чем уступавший известным московским рынкам — Немецкому и Смоленскому — и далеко превосходивший все остальные. Тут были богатые мясные, мучные и колониальные лавки, где можно было найти все, что могло бы удовлетворить самый тонкий гастрономический вкус. Народ кругом жил богатый, видавший виды, водивший торговлю с иноземцами и перенимавший у них внешнюю „образованность“… Такие фирмы, как Морозовы, Алексеевы, Залогины, Мушниковы, Беловы, Ашукины, занимали одно из самых видных мест в русском коммерческом мире, а они все родились, жили и умирали около Таганки…
Над Таганкой смеялись и в комедиях, и в юмористических журналах, и даже в песенках. А в Таганке жили-поживали да денежки наживали и втихомолку посмеивались над своими „надсмешниками“.
Не могу обойти молчанием одну из лучших, если не самую лучшую улицу в Москве — Алексеевскую… Большая Алексеевская улица начинается у самой Таганки и ведет в Рогожскую, где и оканчивается у улицы Хивы. Малая идет параллельно ей, начинается от середины Большой и выходит на Николо-Ямскую улицу. Большая Алексеевская улица в своем начале очень широка, почти шире всех улиц Москвы. Богатые, великолепные дома делают ее прекрасной улицей.
Здесь нет ни лавок, ни магазинов, ни мастерских, кроме двух золотоканительных фабрик Алексеевых.
Говорят, от этих Алексеевых и улица получила свое название».
На самом деле Алексеевы поселились в Рогожской части после французского разорения 1812 года, а Алексеевская слобода существовала уже в семнадцатом веке. Но так славились в Москве владельцы фабрики и огромного дома, расположенного поодаль, что даже названия улиц были приписаны им. Недаром Алексей Николаевич Толстой в пьесе об Иване Грозном (написанной в середине двадцатого века) выделил в толпе московского люда, собравшегося на Красной площади, голос: «Мы — купцы Алексеевы, нитошники, канительщики…»
Наследственное дело названо правильно: Алексеевы действительно были потомственными специалистами по изготовлению канители — тончайшей золотой и серебряной проволоки, нитей, из которых ткалась парча. Но не было в Москве нитошников, канительщиков Алексеевых ни во времена Грозного, ни даже при Петре Великом; предки их в это время пахали землю, пасли скот, плели лапти при свете лучины. Корни фамилии, династии — в бесфамильном крепостном крестьянстве Ярославщины.
Только в середине восемнадцатого века выделился, вышел из крестьянства некий Алексей Петров, крепостной, принадлежавший помещице Наталье Никифоровне Ивановой. Был он, по семейным преданиям, огородником, торговал вразнос, с лотка горохом в Москве. Семейные предания говорят даже о дисконтёрстве, попросту — о ростовщичестве. Источник обогащения вольноотпущенника Алексея, сына крепостного крестьянина Петра, не установлен; достоверно лишь, что в 1746 году, всего двадцати двух лет от роду, Алексей Петров перечисляется из ярославских крестьян в московское купечество.
Изображений первого Алексеева не сохранилось, вероятно, их и не было вовсе; по портретам художников восемнадцатого века мы можем лишь представить себе тип ярославского расторопного мужика, давшего основание новому купеческому роду. Аргуновы, Антропов, позже — Тропинин истово писали не только господ и дам в пудреных париках, но и степенных купцов, откупщиков в добротных кафтанах, украшенных медалями. Они выходили в люди, не поддержанные указами о привилегиях, самоучкой постигали гражданскую азбуку и арифметику, хранили домостроевский уклад жизни, в железных руках держали семью и работников, платили которым скудно и расчетливо. Таким, по всей вероятности, был и пращур, прапрадед Алексей Петров — огородник, разносчик, вольноотпущенник, дисконтёр, московский купец.
Женился Алексей, сын Петра, на ровне — на дочери конюха графов Шереметевых, вольноотпущенной Прасковье Артемьевой. Была она на четыре года моложе мужа, родила удачливому ярославцу двоих детей. Дочь их Аксинья, выданная за крестьянина Гжельской волости, снова ушла в безымянность корней, крестьянских истоков. Сын же Семен поднялся из второй гильдии в первую, сделался коммерции советником, хлебом-солью встречал императора Александра Первого, посетившего Москву в 1814 году.
Семен Алексеевич и был основателем небольшой фабрики «волочильного и плащеного золота и серебра», первоначально находившейся в Замоскворечье, в «Екиманской части».
Во время французского нашествия Алексеев отсиделся в Муроме, а по возвращении не стал строиться на пепелище — купил землю в «Рогожской части», в Алексеевских улицах, на крутом берегу Яузы, поставил там фабрику, производство которой все расширялось. Золотой канители требовалось все больше: в парчовые фелони облачались священнослужители, прославлявшие победу над антихристом — Наполеоном, в парчовые платья, стилизованные под сарафаны, одевались фрейлины царского двора; товар шел в Египет, в Среднюю Азию — всюду знали фамилию Алексеевых-Рогожских, глава которой неусыпно вел и расширял свое дело.
