— Все они отличные ребята, в особенности братья Монти. Эжен женился на местной девушке. Его здесь все очень любят, он владелец двух десятков домов…

Дома! Это такие же деревянные лачуги в негритянским квартале, как та, где живет Дюпюш.

— А Фернан — инвалид войны…

Дюпюш толкнул дверь мастерской, чуть не споткнулся о спавшего на полу портного и осторожно взобрался по лестнице.

На веранде вповалку спало соседнее семейство — отец, мать и дочка, та, что накануне вечером влезала с мужчиной в окно.

Труднее всего Дюпюшу было расположить своих новых знакомых по социальной шкале. Говорили, например, что у Че-Че больше двадцати миллионов, что посол охотится в его владениях. Однако он был когда-то официантом в Вашингтон-отеле и начинал в Панаме одновременно с Жефом.

Что делали бы во Франции братья Монти? По всей вероятности, были бы завсегдатаями подозрительных баров где-нибудь на Монмартре или у заставы Сен-Мартен. А Жеф?.. Очевидно, этот был убийцей. Недаром же его отправили на каторгу.

Но здесь они смотрели на него, Дюпюша, с пренебрежительной жалостью и говорили ему: «Вот тебе добрый совет: сматывайся отсюда!»

Говорили без всякой злобы, просто желая оказать ему услугу. Жермена и та считает, что продавать горячие сосиски — самое подходящее для него занятие!

В доме пахло неграми. В квартале пахло неграми и пряностями. Разило ими и одеяло, которым Дюпюш укрывался, чтобы заснуть.

Закрыв глаза, он. Бог весть почему, увидел соседскую девчонку, перелезавшую через подоконник, и подумал о том, что происходило в темной комнатке за мастерской портного. Эти мысли взволновали его. Девчонка спала рядом, на веранде, прямо на циновке. Дюпюш не шевельнулся, он только подумал, что, если он захоче.

Пожалуй, больше всего удивляла Дюпюша Жермена.

Она ничуть не изменилась. Носила те же платья, держалась с обычной спокойной уверенностью, писала письма отцу и старалась как можно лучше справляться с работой, которую поручала ей г-жа Коломбани.

А кто такая эта г-жа Коломбани? Она походила на старую кухарку, но, быть может, тоже начинала в одном из кварталов, о которых говорил Жеф?

Дюпюш накануне с такой радостью сообщил Жермене, что целый день не пил! Но она и в этом не увидела ничего особенного. Ей ведь не приходилось бродить по улицам, читая вывески. Она не знала, что такое, собравшись с духом, войти в магазин или в английское либо американское учреждение и униженно просить работы.

Говоря по совести, Дюпюш никуда еще не обращался. Он не осмеливался. В Интернациональный клуб — роскошные гостиные, сад, плавательные бассейны, столы для бриджа и баккара — и то заглянул всего на пять минут.

Он даже не рискнул выпить там рюмку: не знал, какие цены в баре, и к тому же чувствовал, что за ним наблюдают.

«Молю, Господи, сделай так, чтобы я нашел работу!»

Теперь он уже не твердил: «Пресвятая Дева, святой Иосиф…» — и подавно: «ты, прекрасный маленький Иисус…»

Он не ходил в церковь уже пять лет. Поэтому только шептал: «Сделай так, Господи, чтобы я нашел работу!»

Только бы найти ее! Тогда он докажет всем, что он ничуть не хуже их, даже лучше. Докажет Жермене, что он настоящий мужчина! Тогда можно будет написать тестю, что, несмотря на постигший их удар, положение восстановлено. И в конце каждого месяца регулярно посылать матери обещанные деньги.

Потом он придет к Че-Че как солидный клиент, потребует лучший номер, и г-н Филипп перестанет избегать его. И сам Че-Че, коротконогий, большеголовый, важный Че-Че, наживший свои миллионы относительно честным путем, будет ему кланяться.

Один только Эжен Монти понял его, вернее, начинал понимать. Он не настаивал, предлагая ему жарить сосиски. Но смешнее всего будет, если выяснится, что произошло недоразумение. Дюпюш написал письмо Гренье и отправил его авиапочтой. А Гренье не из тех, кто сдается, он сумеет снова встать на ноги, защитить себя и Дюпюша.

Время от времени чье-то тело грузно поворачивалось на дощатой веранде. У старой негритянки была форменная мания: она стонала во сне.

Наконец Дюпюш задремал. Ему снилось, что он перелезает через подоконник, а девчонка через голову стаскивает платье. Сон был в руку: проснувшись, Дюпюш увидел ее на веранде. Она сидела на табуретке, высоко подоткнув юбку, и мыла в тазу ноги. Заметив Дюпюша, она весело помахала ему рукой.

Он смотрел на нее одним глазом, другой был закрыт подушкой. Она засмеялась: очень смешно, когда на тебя смотрят одним глазом. Ее стройная фигурка была залита солнцем, и Дюпюш не сдержал улыбки. В негритянском квартале наступал деловой час — час рынка. Торговля шла в основном на главной улице, где ходил трамвай, но кипела и на близлежащих. Там стоял шум, с которым контрастировала тишина опустевшего дома.

Девчонка зачерпывала воду пригоршней и смотрела, как струйка стекает по намыленным ногам, потом поворачивалась к Дюпюшу, хохотала, встряхивала курчавой головкой.

Дюпюш тоже повернулся, чтобы лучше видеть, и тогда, сполоснув ноги, между пальцами которых кожа была более светлой, девчонка неожиданно присела, высоко задрала платье, развела колени и намылила себе низ живота.

Почему Дюпюш заговорил? В голосе его слышалась нерешительность.

— Тебя как зовут?

— Вероника.

Имя звучало как песня. Весело гримасничая, Вероника продолжала мыться.

— А тебя как?

— Дюпюш…

Она схватила полотенце и кое-как вытерлась. Платье прилипло к влажному телу. Вероника сделала несколько шагов и вошла в комнату. На столе лежала белая полотняная фуражка, которую Дюпюш купил на Маритинике, Девчонка взяла ее и надела.

— Красиво?

Она осторожно, как дикий зверек, двигалась по комнате, внимательно следя за движениями мужчины и за выражением его лица, словно боялась, что он рассердится. Наконец подошла совсем близко к кровати. Дюпюш протянул руку. Нога у Вероники была твердая и прохладная, как полированный камень.

— Хочешь любви?

Она не сняла с головы фуражку. Зеленое платье сбилось до самых подмышек. Услышав скрип лестницы, Дюпюш насторожился, но Вероника успокоила его.

— Ничего. Это мама.

Раздалось тяжелое пыхтенье, соседняя дверь открылась, кто-то, отдуваясь, положил на стол сумку со съестным.

— Вероника!

— Да? — отозвалась она тонким голоском, но Дюпюша не оттолкнула. Никогда еще он не чувствовал себя таким неловким. С ним происходило что-то странное, и Веронике пришлось взять инициативу на себя. Молча, продолжая улыбаться, она внимательно следила за выражением его лица.

Она смотрела на него нежным и в то же время насмешливым взглядом, изо всех сил стараясь, чтобы ему было хорошо.

Когда он вытянулся и отвернулся от нее, она поцеловала его в лоб, расхохоталась и спрыгнула с кровати.

— Можно это взять?

Она дотронулась до белой фуражки, которую так и не сняла. Дюпюш кивнул, и Вероника побежала показывать матери подарок.

Через несколько минут Дюпюш начал одеваться. На веранде послышались тяжелые шаги, черная рука отодвинула занавеску, которую Дюпюш успел отпустить.

Обнажив в широкой улыбке зубы, мать Вероники протягивала жильцу кружку горячего кофе.

Вот и все. Как просто! Еще вчера он не принял бы этой кружки, но сегодня это казалось ему вполне естественным.

Немного погодя Дюпюш спустился и прошел через мастерскую. Портной Бонавантюр, как обычно, поднял голову и посмотрел на него, но не поздоровался. По-видимому, он принадлежал к какому-то иностранному негритянскому племени. Он никогда не улыбался, никто не видел его без галстука и воротничка.

Даже сейчас, с полным ртом булавок, примеряя костюм молодому мулату, Бонавантюр ни на секунду не терял достоинства, движения его большого тела оставались размеренными.

Дойдя до угла, Дюпюш почему-то обернулся. Вероника и ее мать, облокотившись о перила веранды, смотрели ему вслед.