Конструкция суппорта и резца еще более прогрессивна, чем на предшествующих станках Нартова. Использование упругости суппорта, предложенное Нартовым, продолжается теперь нашими токарями, ставящими резьбовой винт на резцедержателе сзади нарезаемой заготовки, чтобы резец не подхватывал снимаемую стружку.

Большой винторезный станок работал автоматически. Вращение махового колеса вызывало вращение ходового винта, перемещавшего суппорт с резцом вдоль по оси, параллельной заготовке, — движение подачи. Нарезывание винта осуществлялось за счет действия упругого резца, прижатого к вращающейся заготовке.

Нартов блестяще решил задачу создания новой машины для производства машин.

Глава девятая

СОВЕТНИК АКАДЕМИИ

осле воцарения дочери Петра I Елизаветы власть в стране, оставшейся феодально-крепостнической, перешла к русским вельможам. Разрушенная немецкими временщиками система правительственных органов, созданная Петром I, была восстановлена. Кабинет министров уничтожили, высшим органом внутреннего управления снова стал Сенат, неоднократно оказывавший Нартову поддержку. Положение Нартова несколько окрепло. К этому времени он выполнил много новых важных работ, создал новые механизмы Академики Эйлер и Крафт признали весьма полезной изобретенную им в 1739 году противопожарную машину. Была внедрена и успешно действовала машина для сверления пушек. Труды Нартова в развитии артиллерийской техники получили правительственное признание. «За его в сверлении пушек полезное искусство» Сенат произвел Нартова в апреле 1741 года в чин коллежского советника, что соответствовало армейскому чину полковника, и предписал вдвое увеличить его жалованье с выплатой по Академии наук. 22 июня Шумахер был вынужден сделать распоряжения: «Оному советнику, господину Нартову, с прежним его жалованьем производить с того апреля двадесят седьмого дня по тысяче по двести рублев на год». К этому распоряжению Шумахера и его дате мы еще вернемся.

В Лаборатории механических и инструментальных наук Нартов собрал большую группу станков. В описи, составленной им же в 1741 году, их упоминается пятьдесят. Лично Нартов изобрел и построил одиннадцать станков, кроме того, закончил три станка, начатых умершими мастерами.

В связи с изменением обстановки в стране Нартов задумал выступить против Шумахера и его приспешников, тормозивших развитие русской науки. Он решил сообщить о преступных действиях Шумахера императрице Елизавете, которую лично знал по крайней мере с четырехлетнего возраста. Осуществить это намерение было нелегко прежде всего потому, что Елизавета Петровна вместе со своим двором тогда находилась в Москве. Как служащий Академии наук, Нартов не имел права выехать из Петербурга без позволения Шумахера. Последний безраздельно властвовал в Академии после ухода последнего президента Карла фон Бреверна в апреле 1741 года.

Покинуть Петербург Нартову удалось только по указу высшего органа — Сената «для объявления в Москве ко артиллерии секретных дел». Из конторы Сената ему был выдан паспорт и послан указ в Ямскую контору о предоставлении лошадей в древнюю столицу.

Но ранее чем Нартов выехал в Москву, у него и его единомышленников нашелся недруг, который «объявил тайно Шумахеру все их намерение». Шумахер сразу же стал принимать свои контрмеры: писать своим покровителям в Москву и организовывать академиков и адъюнктов для борьбы с посмевшими выступить против него.

13 августа Шумахер выполнил сенатский указ, а 18 августа он уже состряпал для дискредитации Нартова письмо в Статс-контору, ведавшую государственными расходами. Начав с утверждения, что, дескать, Нартов пригоден только лишь «к токарным станам», Шумахер затем пытался сделать ловкий ход. Он решил изобразить сподвижника Петра I как… «ставленника принцессы Анны Брауншвейг-Люнебургской», которую только что свергла ныне царствующая императрица.

Шумахер аргументировал этот прямой политический донос тем, что, мол, Сенат увеличил Нартову жалованье в то время, когда правительницей была немецкая принцесса, даже имя которой теперь не положено произносить. При этом он указал, что Академия Нартову «прибавочного оклада поныне не производила и производить не смеет».

Шумахер «забыл», что он сам же предписал выплачивать прибавку Нартову с 27 апреля 1741 года, то есть во время правления Анны Леопольдовны. Впрочем, он не выплатил Нартову ни копейки…

Но на этот раз расчет Шумахера не оправдался: донос не помог.

По приезде в Москву Нартов передал императрице жалобы на преступные действия всесильного в Академии секретаря. Вместе с ним выступили демократические низы Академии — переводчики Иван Горлицкий и Никита Попов, канцелярист Дмитрий Греков, копиист Василий Носов, комиссар Михаил Камер, студенты Михайла Коврин, Иван Пухорт, Прокофий Шишкарев.

30 сентября 1742 года императрица подписала указ о назначении Следственной комиссии для расследования положения в Академии. Ее членами стали крупнейшие сановники, далекие от Академии наук и не стремившиеся вникнуть в ее интересы: президент Адмиралтейской коллегии граф Н. Ф. Головин, вице-президент Военной коллегии генерал-лейтенант С. Л. Игнатьев и князь Б. Г. Юсупов. Шумахера от должности отстранили. Руководителем Академии стал А. К. Нартов: «повелено смотрение в Академии поручить советнику г. Нартову».

7 октября правительственный указ был доставлен в Петербург. В тот же день арестовали Шумахера. Следственная комиссия приказала вместе с Шумахером «со всеми их имениями тотчас заарестовать» контролера Гофмана, канцеляриста Паули и книгопродавца Прейсера, обвиненных в качестве соучастников его преступлений.

Обвинения против Шумахера были тяжелые. Противники его гневно писали про «явное шумахерово на Россию скрежетание». М. В, Ломоносов отмечал впоследствии: «…сперва комиссия зачалась было горячо».

Главным было обвинение в том, что Шумахер препятствует подготовке русских ученых и действует так, чтобы и впредь их не было: «…в восемнадцать лет ни единого профессора русских нет ни из какой классы, а тщится так, чтоб и впредь не видать». Для подтверждения этого обвинения достаточно было взять в руки списки академиков, начинавшиеся со времени основания Академии фамилиями Германа и Бюльфингера и заканчивавшиеся ко времени выступления Нартова Струбе де Пирмоном, Крузиусом, Трускотом, Сигизбеком.

Обвинители во главе с Нартовым не проявили ни малейшей национальной ограниченности. Они очень четко поставили в вину Шумахеру то, что из-за его козней вынуждены были покинуть Академию выдающиеся ученые-иностранцы, пребывание которых в Петербургской Академии обвинители считали крайне плодотворным для страны. Они точно указали, что после изгнания Бернулли, Германа и других передовых ученых, которые уехали «от непорядков шумахеровых», «на их места Шумахер насадил своих креатур». Таких креатур было немало, начиная с виршеплетов в честь Бирона, подобных Юнкеру, известному своими хулиганскими поступками, который не раз избивал других академиков палкой и расколачивал зеркала в Академии.

Нартов и его товарищи обвинили Шумахера в том, что, подбирая академиков из немцев, он руководствовался не научными заслугами, а только лишь своими карьеристскими интересами. В Польше, на Балканах и в других местах в то время было немало видных ученых, но никого из них Шумахер не допустил в Петербургскую Академию. Напомнили и о том, что Шумахер отверг представлявшихся к утверждению в Академии украинских ученых.

Обвинители правильно указали, что если бы не власть Шумахера, то в Петербурге «под всероссийскою державою» было бы уже немало лучших ученых и из славянских и из других стран: «мужей премудрых довольно сыскалося бы и науки процветали бы». С особым гневом они, конечно, указывали на то, что Шумахер закрыл двери в русскую Академию для русских, обзывая их «негодными и непонятными».