Холмс тут же пояснил, что Секстон заблуждается на его счет и что он и знать ничего не знает ни о каких лекарствах. Дескать, отец Томаса, граф, отправил его спросить, не желает ли сын вернуться домой. Если же такого желания у него нет, то отец готов предложить ему довольно солидную сумму денег с тем, чтобы облегчить его нынешнее положение.

Несколько мгновений Секстон просто молчал, уставившись куда-то в сторону. Наконец он промолвил:

– Мой брат еще жив?

– Да, – ответил Холмс. – Он так и не женился. Он помогает вашему отцу и свое свободное время посвящает благочестивым делам.

– Что ж, – Томас шагнул назад, – пусть оба идут к черту, – и захлопнул дверь. Затем изнутри послышался приглушенный голос: – И вы туда же катитесь!

Знаменитый сыщик еще несколько раз постучал в дверь, обошел дом, поколотил в заднюю дверь, но ему так никто больше и не ответил. В тот день Холмс пару раз возвращался к дому, но хозяин не реагировал. Местные жители подтвердили, что Томас находится далеко не в лучшем состоянии, а его сын страдает от какой-то изнурительной болезни. Тогда мой друг написал Томасу письмо, в котором изложил предложение его отца, моля принять его. Затем он заплатил аптекарю вперед на несколько месяцев за лекарства для ребенка, а также внес оплату по долгам. Он также записал для Секстона адрес лорда Джеймса в Англии и сообщил, что все долги будут оплачены, стоит только поставить графа в известность.

– Больше я ничего не мог сделать, – сокрушенно пояснил Холмс. – Согласно графику, я должен был вернуться в Нью-Йорк как можно скорее, а заставлять Томаса Секстона принимать от отца милостыню я не мог. На следующий день я отправился по поручениям Майкрофта. Позднее мне удалось телеграфировать моему брату о неудачном визите в Регби.

На следующий год, несколько месяцев спустя после моего «воскрешения» и возвращения в Англию я решил навестить брата в клубе «Диоген», однако у него как раз была встреча в комнате для посетителей – единственном помещении клуба, где разрешалось говорить вслух. Собеседником брата оказался Вильям Секстон, новый граф Нэшский, унаследовавший титул по смерти отца, скончавшегося приблизительно за месяц до того. Майкрофт представил меня новоиспеченному графу как человека, навещавшего его брата в Регби. Вильям был бледным худым мужчиной с землистым цветом лица, сутулым, словно прилежный ученик. Узнав, кто я такой, он преобразился: глаза заблестели, а на лице появился румянец. Он схватил меня за руку и принялся выспрашивать все подробности той встречи.

Мне было горько рассказывать Вильяму о том, в каком положении я нашел его брата, и о том, как тот отнесся к предложению отца. Я подумывал, что не стоит распространяться об этом, однако не знал, что именно Майкрофт успел сообщить Вильяму, поэтому поведал все, что помнил. Казалось, это его совершенно не удивило. Восторг от встречи со мной снова сменился на его лице печалью.

Позднее, после его ухода, Майкрофт рассказал, что родители Вильяма и Томаса скончались вскоре после моего визита в Регби. Майкрофт даже не сомневался в том, что горечь из-за отказа Томаса явилась косвенной причиной их смерти. В течение последующих лет после той встречи в клубе «Диоген» я пару раз слышал о лорде Вильяме – он так и не женился, по-прежнему занимаясь благотворительностью.

Холмс добавил, что вскоре после окончания войны снова встретил Вильяма Секстона. В ту пору прославленный детектив путешествовал неподалеку от Фрума, что в Сомерсете, и против желания моего друга о нем написали в местной газете, хотя дело было пустяковое. На следующий же день в гостинице, где остановился Холмс, оставили для него записку. Автором был Вильям. Он писал, что увидел мое имя в газете, и просил заехать.

К этому времени мы добрались до Регби, и сыщик замолчал. С момента основания маленького поселения, полного оптимистичных надежд, прошло более сорока лет. После смерти основателя в середине девяностых местность стала медленно приходить в упадок. Нынче тут стоял всего десяток домов. Гостиницы не наблюдалось. Ни об одном из зданий нельзя было сказать, что оно представляет собой центр поселения. Мы все втроем вылезли из грузовика и оглянулись. Казалось, на улице нет никого из жителей, – мы будто были совершенно одни. Холмс вгляделся вдаль – в легком утреннем тумане над деревьями высился шпиль церкви.

– Езжайте туда, – велел он Вилли.

Несколько минут мы ехали в полной тишине, пока Холмс не продолжил свой рассказ. Когда ему довелось встретиться с Вильямом в последний раз, тот сообщил, что умирает. Он считал, что прожил хорошую жизнь, но мучился от боли, которую ему причиняла разлука с любимым братом. Он понятия не имел, почему Томас так сильно его ненавидит. Он также чувствовал, что уже никогда этого не узнает, по крайней мере не в этом мире. Несмотря на отказ Томаса возвращаться, Вильям следил за каждым его шагом с того самого дня, как познакомился с Холмсом в клубе «Диоген» в 1894 году. Он рассказал сыщику о том, что произошло с тех пор, и сообщил, что Томас остался в Регби. Вильям просил Холмса передать брату послание, если детективу еще когда-нибудь доведется оказаться в этих краях.

Мой друг дал понять, что вряд ли вернется в Регби. Однако Вильям на всякий случай взял с него обещание, что он передаст послание, если будет такая возможность.

– Пообещайте мне, мистер Холмс, – шептал он, измученный болезнью, лежа в огромной кровати на белоснежных, освещенных солнцем простынях. – Я не знаю, кого мне еще просить.

Умирающий пошарил рукой на прикроватном столике и вручил моему другу какой-то предмет, сжав его пальцы вокруг него.

– Передайте ему это, – попросил он. – Тогда он поймет, что вы говорите правду.

Холмсу пришлось дать обещание, что, представься ему такая возможность, он обязательно передаст младшему брату послание старшего.

– Впрочем, тогда я был уверен, что не вернусь сюда, – закончил рассказ мой друг и добавил: – Узнав о том, что мы собираемся в Северную Каролину, я взял этот предмет с собой, подумав, что нам может представиться возможность заглянуть и сюда.

Вилли припарковал грузовик у старой церкви. Открыв дверцу и спрыгнув на землю, мы встали рядом, оглядываясь вокруг. Наконец Холмс повернулся и пошел в сторону. На какое-то мгновение я вдруг решил, что, пожалуй, все понял. Что, если Томас вернул все долги и обрел смысл жизни? Может, он теперь служит священником в этой церквушке, загладив свою вину перед семьей добрыми делами в этой позабытой всеми колонии?

Но когда я увидел, что Холмс и не собирается заходить в церковь, надежды мои испарились. Мой друг прошел вдоль здания, и у меня внутри все похолодело, хотя на улице ярко светило солнце.

– Вильям следил за каждым шагом Томаса, – произнес Холмс через плечо. – Он отправлял сюда деньги, но обратно не приходило никаких расписок о получении. Никто из местных заимодавцев не посылал в Лондон счета, хотя я и велел им так поступать.

Мы обошли церковь, и Холмс впустил нас через небольшие железные воротца на неухоженное кладбище, обнесенное забором. Тут закат поселения отдавался в сердце особенно горько – вокруг стояли заросшие и покосившиеся надгробия, со стен церкви облезала краска. Холмс пошел вдоль могил, осторожно обходя плиты и внимательно читая надписи. Некоторые фамилии не сразу удавалось расшифровать. Наконец ближе к заднему забору на осевшей земле у истрепанной сосны он остановился у трех камней.

– Пришли, – тихо сказал мой друг.

Я не хотел смотреть, но все же присоединился к нему. Вилли тоже был рядом, храня молчание. Мы стояли по бокам от Холмса, разглядывая три одинокие могилы с простыми валунами вместо надгробий. Это место располагалось в низине, так что сюда спускалась дождевая вода от церкви и всего остального кладбища – со временем она промыла у могил дорожку. Здесь даже трава не росла – вокруг была одна голая бурая земля, усеянная гравием.

Надгробие слева было поменьше и постарше – «Джейн Пауэлл Секстон, 1870–1892». По центру располагался небольшой камень, на котором был выгравирован уже истершийся и поросший мохом ягненок и надпись: «Джозеф Вильям Секстон, род. в 1892, ум. в 1894. Нежно любимый сын». А справа на крупном валуне значилось: «Томас Секстон, род. в 1863, ум. в 1896 вдали от дома».