Эту беседу мы с Холмсом вели на крыльце гостиницы «Грин-парк» в Блоуинг-Роке. На протяжении последних дней, покуда мы обследовали сельскую местность, «Грин-прак» служил нашим опорным пунктом. Я покачивался в кресле. Холмс склонился к своему атласу США, лежавшему у него на коленях. Он скользил пальцем по странице, прокладывая маршрут, и что-то тихонько бормотал. Наконец он выпрямился и заявил:
– Все намного лучше, чем я ожидал, Уотсон. Мой собственный интерес лежит не так уж далеко от Онейды. Путешествие на поезде может оказаться не из приятных, но если вы готовы, можем выехать завтра же.
– Куда же вы направляетесь, Холмс? – спросил я. – И какие прошлые дела у вас могли быть в глуши Теннесси?
– Уотсон, полагаю, вы даже и не слышали об этом местечке. Это необычная деревенька под названием Регби. Она расположена в нескольких милях к юго-востоку от Онейды. Боюсь, нам предстоит долгая поездка в экипаже. А что касается моих дел… то мне необходимо выполнить давнее обещание, которое я дал на тот случай, если когда-нибудь снова окажусь в тех краях.
– Снова? – уточнил я. – Вы что же, бывали здесь и раньше?
– Да, Уотсон, много лет назад. Но об этом я расскажу вам, когда мы уже будем ближе к Регби и я смогу освежить свою память. Должен признаться, что за давностью событий подробности видятся мне довольно смутно.
Сидя на крыльце, я размышлял о неизвестной мне поездке Холмса на юго-восток Америки. Мы были знакомы уже больше сорока лет, и, хотя нам обоим было уже под семьдесят, знаменитый сыщик не переставал удивлять меня. Мы были близки словно братья, и все же в его прошлом оставалось множество загадок. Холмс вообще отличался скрытностью – ему нравилось утаивать какие-нибудь факты, а позднее раскрывать их с почти театральным эффектом. Впрочем, сам характер его работы требовал подобного подхода. Мне лишь оставалось с благодарностью принимать счастливую возможность узнать после долгих лет кое-какие сведения о том, что произошло в период путешествий Холмса по Америке.
На следующее утро (запись в моем дневнике говорит о том, что это было 7 июня 1921 года), чтобы успеть на поезд, мы с Холмсом выехали довольно рано. Наш состав следовал через горы, и я наслаждался пейзажем – в сущности, я никогда ранее не видел ничего подобного. Мне приходилось бывать и на индийских высокогорьях, и в Афганистане, и в Швейцарских Альпах. Многие места на всех шести континентах вызывали у меня изумление, однако ничто не могло сравниться с девственной природой, которая открывалась теперь нашим глазам. В первобытном лесу по склонам гор то там, то здесь струились узкие быстрые ручейки и речушки. Иногда нашему взору представали маленькие участки земли, на которых располагались крохотные селения, хижины, а то и одиночная ферма, но по сравнению с тысячами квадратных миль девственных лесов это были сущие пустяки.
Порой создавалось такое впечатление, будто поезд устало сражается с крутыми горными обрывами. Я задумался, разумно ли строить железную дорогу в таком опасном месте, но потом понял, что другой маршрут мог оказаться куда хуже. Иными словами, я постарался уверовать в безопасность железнодорожных путей и надеяться на лучшее.
Несмотря на то что вокруг нас был лишь темный высокий лес, пейзаж почему-то не докучал. Причем деревья стояли настолько плотно, что видны были лишь те, что располагались ближе к путям. Частенько мы замечали оленей, поглощающих в тени листву. Еще утром их было довольно много, но к середине дня мы стали видеть их реже. В течение дня попадались и черные медведи. Казалось, ни олени, ни медведи совершенно не опасаются поезда. Они лишь на время оставляли свои дела и просто пристально смотрели на нас, покуда мы глядели на них.
Позднее я прочел, что Аппалачи – одна из старейших горных систем в мире, и вершины пиков имеют округлую форму, потому что в течение многих тысячелетий – значительно дольше, нежели молодые Альпы или Скалистые горы, – они подвергались воздействию атмосферных явлений. В горах, через которые мы перебирались, еще сохранились остатки первобытного леса, когда-то покрывавшего б́ольшую часть североамериканского континента. И конечно, здешние места были не так уж пустынны и глухи, какими показались мне в тот день. Поселенцы тут и там организовали общины, связав их между собой дорогами, и привнесли в горы цивилизацию. Впрочем, в тот день я предпочел считать, будто на протяжении сотен миль в округе нет ни одного человека (кроме тех, кто едет в поезде, конечно). Горы будто заявляли, что были здесь задолго до нас и еще останутся, когда мы покинем эти места.
Спускаясь по склонам Теннесси, мы заметили, что пейзаж значительно изменился. На глаза стало попадаться больше ферм и городков, и иллюзия одиночества, в которой я пребывал, пока мы проезжали через лес, растаяла сама собой. К середине дня мы прибыли в Джонсон-Сити, откуда несколькими днями ранее выехали в сторону Линвилла.
Пока я стоял на многолюдной платформе, оглядывая близлежащие холмы и вдыхая свежий воздух, Холмс нашел билеты на поезд, направляющийся на юг, в Ноксвилл. Я краем уха уловил несколько обрывков разговоров, наслаждаясь местными диалектами. Подобное удовольствие доставляли мне когда-то и путешествия по Британским островам.
Холмс подал мне знак рукой. Я подошел к нему, и он устремился к краю платформы.
– Мы как раз успеем на поезд в направлении Ноксвилла, – сообщил он. – А я опасался, что из-за того, что мы движемся по горам так медленно, мы опоздаем на него и придется провести здесь всю ночь.
В вагонах нашего поезда, как и у всех составов, которые мне приходилось видеть в этой части США, не было раздельных купе, так что мы выбрали места там, где было посвободнее. Спустя несколько минут маневров в перегруженном депо мы вышли на открытый ландшафт и, набирая скорость, устремились на юг.
Я изумлялся окрестностям. Холмс, казалось, был погружен в свои мысли. Наконец он устроился поудобнее и задремал. Я же не мог отвести взгляда от пейзажа за окном. Мы проезжали сквозь широкую долину, с востока и запада от которой виднелись далекие горы. Хотя мы следовали через лесистую местность, дубравы здесь были уже не такие густые и древние, как те, через которые мы ехали еще с утра.
Многие участки, по всей видимости, были отведены под сельское хозяйство. Куда ни бросишь взор, посреди широких полей ютились многочисленные одинокие домишки, отстоявшие друг от друга на несколько миль.
Я вдруг вспомнил, как Холмс однажды отозвался о таких деревенских домах и о том, в какой ужас они его приводили.
– Вот вы смотрите на эти разбросанные тут и там постройки и восхищаетесь их красотой, – сказал он мне тогда. – А я думаю лишь о том, насколько они изолированы, и о том, что преступления, совершаемые в такой местности, часто остаются безнаказанными.
Я спросил, почему именно это приходит ему на ум, а он ответил:
– Я всегда ощущаю ужас, когда смотрю на них. Я убежден, Уотсон, – и в этом я основываюсь на собственном опыте, – что даже на самых скверных переулках Лондона пороки не процветают в таком количестве, как в чарующей и приветливой сельской местности.
– Теперь вы и меня приводите в ужас! – воскликнул я.
Холмс пояснил, что в городах люди живут столь близко друг от друга, что ни одно постыдное деяние не остается незамеченным или ненаказанным. А вот в деревнях зачастую в округе попросту нет соседей, которые могли бы узнать о совершенном преступлении.
– Задумайтесь только о бесчеловечной жестокости, – добавил прославленный детектив, – о сокрытом беззаконии. И так год за годом, и никто ни о чем не подозревает.
Теперь, любуясь одинокими домиками в лучах заходящего солнца, я был рад, что Холмс спит. Конечно, я понимал, что в чем-то он может оказаться прав, но предпочитал глядеть вокруг с оптимизмом и видеть красоту, а не тайные пороки.
Мы прибыли в Ноксвилл поздно вечером. На выходе с вычурной станции мы уловили запах ферм и скотобоен, перемежавшийся с другим запахом, в котором впоследствии я узнал аромат обжариваемого кофе. На горизонте виднелось зарево, словно от пожара, но я понимал, что это попросту электрическое освещение от домов, расположенных вдоль главной улицы города. Мы взяли извозчика и, проехав несколько кварталов, очутились у небольшой гостиницы, расположенной у отвесного берега реки Теннесси.
