— Ты их знаешь? — вполголоса спросила мадам Мегрэ, когда муж обернулся вслед только что повстречавшейся им парочке.
Мужчина тоже обернулся, и лицо его озарила улыбка. Казалось даже, он подумывает вернуться, чтобы пожать руку комиссару.
— Нет… Не думаю… Не знаю…
Человек был маленький, плотный, а его пухленькая жена ростом не выше мужа. Почему у Мегрэ сложилось впечатление, что она бельгийка? Быть может, это из-за ее светлого лица, волос почти желтого цвета, голубых навыкате глаз?
Это была их по крайней мере пятая встреча. В первый раз мужчина остановился с таким видом, словно его охватила внезапная радость. Он в нерешительности приоткрыл рот, в то время как комиссар, нахмурив брови, вел тщетные поиски в своей памяти.
Силуэт, лицо явно знакомы. Но кто бы это мог быть?
Где он встречал этого маленького веселого человечка и его жену, напоминавшую марципан?
— Право, я не знаю…
Впрочем, это не имело значения. Люди здесь держались совсем по-иному, чем обычно. С минуты на минуту зазвучит музыка. Сидящие в беседке с тонкими колоннами и вычурными украшениями музыканты, устремив взгляды на дирижера, были готовы поднести к губам медные инструменты. Был ли это оркестр муниципальных служащих или пожарных? Они имели столько же галунов и позолоты, столько же кроваво-красных эполет и белых портупей, сколько бывает у южноамериканских генералов.
Казалось, сотни, если не тысячи стульев, окрашенных в желтый цвет, обступали беседку расширяющимися кругами, и почти всюду сидели люди, мужчины и женщины, которые ожидали в торжественном молчании.
Через минуту-другую, в девять часов, под большими деревьями парка начнется концерт. После тяжелого, душного дня вечер был почти свежим, и ветерок заставлял листву слегка шуршать, в то время как ряды фонарей с молочного стекла колпаками образовывали в темной листве пятна более светлого зеленого цвета.
— Ты не хочешь сесть?
Несколько стульев оставались свободными, но Мегрэ никогда не садились. Они неторопливо ходили. Другие тоже гуляли, слоняясь, как и они, без цели, не особенно вслушиваясь в музыку. Среди пар встречалось немало одиноких мужчин и женщин, почти все они уже вступили во вторую половину своей жизни.
Все вокруг казалось слегка нереальным. Казино, белое и перегруженное лепниной по моде 1900 года, сияло огнями. И пока со стороны улицы Жоржа Клемансо не доносился очередной гудок автомобиля, создавалось впечатление, что время остановилось.
— Она здесь… — прошептала мадам Мегрэ и повела подбородком.
Это уже стало у них игрой. Она привыкла следить за взглядом своего мужа и сразу угадывала, когда он был чем-то удивлен или заинтересован.
Чем еще могли они заполнить свои дни? Прогуливались неспешным шагом, время от времени останавливаясь, но не потому, что задохнулись, а для того, чтобы посмотреть на дерево, на дом, полюбоваться игрой света или взглянуть на какое-нибудь лицо.
Супруги Мегрэ готовы были поклясться, что находятся в Виши целую вечность, тогда как на самом деле доживали там всего пятый день. Они составили некое расписание и строго соблюдали его, словно это имело значение, а их дни были отмечены определенным числом ритуалов, к которым оба относились с самой большой серьезностью.
Был ли Мегрэ действительно серьезным? Его жена спрашивала себя об этом, украдкой бросая на него взгляды. Он был не тот, что в Париже. Его походка стала раскованнее, черты лица — мягче. Большую часть времени его едва уловимая улыбка выражала удовлетворение, но была в ней также и мрачная ирония.
— На ней белая шаль…
Прогуливаясь каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и по берегу Аллье, по засаженным платанами бульварам, по улицам, заполненным людьми или же пустынным, они замечали лица и силуэты, которые уже стали частью их мира.
Разве каждый здесь не выполнял одни и те же действия в одни и те же часы дня, и не только тогда, когда толпился вокруг источников ради самого святого — стакана целебной воды?
Взгляд Мегрэ уловил кого-то в толпе и стал более острым. Жена посмотрела в том же направлении.
— Ты думаешь, это вдова?
Они могли бы называть ее дамой в сиреневом, или скорее дамой в лиловом, ибо в ее туалете всегда было что-нибудь лиловое. В этот вечер она, должно быть, пришла позже и нашла себе стул лишь в одном из последних рядов.
Накануне она являла собой зрелище неожиданное, и в то же время трогательное. Мегрэ проходили мимо беседки в восемь часов вечера, за час до начала концерта.
Маленькие желтые стулья образовывали столь правильные круги, что казалось, их вычертили циркулем.
Все стулья были не заняты, кроме одного, в первом ряду, на котором сидела дама в лиловом. Она не читала при свете ближайшего фонаря. Она не вязала. Она ничего не делала и при этом не проявляла ни малейшего нетерпения. Держась прямо, положив руки на колени, оставалась неподвижной и смотрела прямо перед собой, как хорошо воспитанная особа.
Женщина эта точно сошла со страниц иллюстрированной книги. Она носила белую шляпу, в то время как большинство представительниц прекрасного пола здесь оставляли голову непокрытой. Шаль, наброшенная на ее плечи, тоже была белой, воздушной, а под ней — платье лилового цвета, который дама так любила.
Ее лицо было длинным и узким, губы — тонкими.
— Она, должно быть, старая дева, тебе не кажется?
Мегрэ избегал высказываний на эту тему. Он не вел расследования, не шел ни по какому следу. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться открыть их истину.
И все-таки он делал это то здесь, то там, помимо воли, по привычке. Случалось, он интересовался, безо всякой на то причины, каким-нибудь прогуливающимся господином, пытаясь угадать его профессию, семейное положение, образ жизни, который тот ведет всякий час, когда не лечится.
Впрочем, делать это комиссару удавалось с трудом, ибо каждый, через несколько дней или несколько часов, включался в маленький круг. В большинстве взглядов читалось какое-то пустое спокойствие, которого не было лишь у тяжелобольных, узнаваемых по увечьям, по неровной походке, но особенно — по смеси тревоги и надежды в глазах.
