На письменном столе, как тотчас же отметил комиссар, лежал отрезок свинцовой трубы длиной приблизительно двадцать пять сантиметров и четыре сантиметра в диаметре.
— Это и есть орудие преступления?
Все разом кивнули.
— Никаких отпечатков?
— Только следы крови и два-три прилипших волоска.
Окрашенная в темно-зеленый цвет труба, бесспорно, была частью оборудования кухни, погреба или гаража.
Разрез выделялся отчетливо и, похоже, был сделан профессионалом несколькими месяцами ранее, учитывая, что металл по краям уже потемнел.
Не был ли этот обрубок изъят в ходе ремонта раковины, мойки или какого-то схожего с ними устройства?
Вполне вероятно.
Мегрэ уже открывал рот, намереваясь спросить, где обнаружили этот предмет, как заговорил Шабо:
— Рассказывайте, инспектор.
Шабирон, только и ждавший сигнала, чтобы выложить все о находке, принял, однако, смиренный вид:
— Мы в Пуатье все еще придерживаемся добрых старых методов расследования. Поэтому параллельно с опросом всех жителей улицы, который мы проводили вдвоем с приятелем, я шарил по всем закоулкам. В нескольких метрах от того места, где был убит Гобийяр, расположена арка, выходящая во двор, принадлежащий одному из торговцев лошадьми и окруженный стойлами. Сегодня утром я, проявив любопытство, туда наведался. И среди навоза, устилавшего землю, не замедлил найти эту железяку. Все выглядит так, что убийца, заслышав приближавшиеся шаги, зашвырнул ее поверх стены.
— Кто изучал трубу на предмет отпечатков?
— Я с помощью комиссара Ферона. Мы, ясное дело, не эксперты в этой области, но достаточно грамотные профессионалы, чтобы их обнаружить. Нет сомнений в том, что убийца Гобийяра носил перчатки. А что касается волосков, то мы уже посетили морг с целью сравнить их с шевелюрой жертвы. — И он с удовлетворением выдал заключительную фразу: — Один к одному.
Мегрэ не спешил высказывать какое-либо мнение. Повисла тишина, которую в конечном счете прервал Шабо:
— Мы тут обсуждали план последующих мероприятий.
Эта находка, по крайней мере на первый взгляд, вроде бы подтверждает показания Эмиля Шалю.
Мегрэ продолжал отмалчиваться.
— Если бы орудие убийства не нашли на месте преступления, можно было бы утверждать, что доктору было нелегко от него избавиться, прежде чем побежать звонить в кафе «У почты». И как с определенным здравомыслием подчеркивает инспектор…
Но Шабирон предпочел сам изложить свои соображения по этому поводу:
— Предположим, что убийца, совершив преступление, и в самом деле удалился еще до появления Алена Верну, как заявляет доктор. Это было уже третье злодеяние с его стороны. В обоих предыдущих случаях он уносил смертоносное орудие с собой. И мы не только ничего не нашли на улице Рабле, как и на улице Лож, но сдается, что все три раза он наносил удары одним и тем же отрезком свинцовой трубы.
Мегрэ уже понял его мысль, но давал Шабирону возможность выговориться.
— У этого человека, в третий раз преступившего закон, не было никаких причин перебрасывать через стену свое оригинальное оружие. Никто его не преследовал. Никто не видел. Но если допустить, что убийцей был доктор, то ему было абсолютно необходимо избавиться от столь компрометирующего его предмета прежде, чем…
— Зачем он предупредил власти?
— Потому что это обеляло его. Подумал, что никому и в голову не придет подозревать того, кто поднял тревогу.
Рассуждения казались вполне логичными.
— Еще не все. И вы это прекрасно знаете.
Последние слова он произнес с известной долей смущения, ибо Мегрэ хотя и не был его непосредственным начальником, тем не менее входил в разряд господ, на которых вот так, сходу, нападать не принято.
— Ваша очередь, Ферон.
Комиссар полиции, также чувствуя себя неудобно, сначала загасил в пепельнице окурок. Помрачневший Шабо избегал смотреть на друга. И только прокурор время от времени поглядывал на браслет своих часов как человек, которому предстоят дела более приятного свойства.
Кашлянув, полицейский комиссар-коротышка повернулся к Мегрэ:
— Когда вчера мне позвонили и спросили, знаю ли я некую девицу Сабати, то…
Комиссар Мегрэ мгновенно схватил суть происшедшего и внезапно почувствовал страх. Что-то стеснило в груди, а вкус затяжки из трубки стал неприятен.
— …Я, разумеется, подумал, а не имеет ли она какое-то отношение к этому делу. Мысль опять пришла в голову только в двенадцать пополудни. Но тогда я был занят. Чуть не послал к ней кого-нибудь из подчиненных, однако решил, что лучше, на всякий случай, сделать это самому по пути домой на ужин.
— И вы посетили ее?
— Узнал, что вы уже побывали там до меня.
Ферон опустил голову как человек, которому сформулировать обвинение нелегко.
— Она сама вам об этом сказала?
— Не сразу. Поначалу вообще отказывалась открыть дверь, в результате чего я был вынужден прибегнуть к крайним средствам.
— Вы ей угрожали?
— Я заявил, что если она будет играть в такие игры, то это может ей дорого обойтись. Она впустила меня. Я тут же заметил синяк у нее под глазом. Спросил, кто ее избил.
Более получаса она молчала как рыба и смотрела на меня с презрением. И тогда я решил забрать ее с собой и привести в участок, где таких, как она, легче разговорить.
На Мегрэ словно навалилась огромная глыба, и не только по причине того, что случилось с Луизой Сабати, но и в связи с линией поведения комиссара полиции. Несмотря на показную нерешительность и внешнее смирение, тот в глубине души очень гордился содеянным.
Чувствовалось, что он бойко и с легким сердцем обрушился на эту простую девушку, абсолютно беззащитную перед ним. Но ведь он сам, судя по всему, вышел из низов и с таким остервенением набросился на одну из себе подобных.
Теперь почти все слова, слетавшие с языка Ферона и произносившиеся им все более и более уверенным тоном, звучали для Мегрэ тягостно.
— Во-первых, я ей выложил, что она официально не имеет никаких средств к существованию, раз нигде не работает уже более восьми месяцев. А поскольку к ней регулярно ходит мужчина, значит, она автоматически попадает в разряд проституток. Она наконец сориентировалась. Испугалась. Но все же долгое время сопротивлялась. Не знаю, как вы с ней обходились, но мне Сабати в конце концов призналась, что все уже рассказала комиссару Мегрэ.
