– Он даже не видел Пикмаля в министерстве, а я ему ни о чем не говорил.
– А в каких отношениях Флёри и мадемуазель Бланш?
– Внешне в самых сердечных. Но в глубине души мадемуазель Бланш его терпеть не может. Ее раздражают и отталкивают его любовные похождения, поскольку она поборница буржуазной морали. Но вы же понимаете, что все это несерьезно.
– Вы уверены, что ваша жена не подозревает, что вы здесь?
– Она заметила, что сегодня вечером я сам не свой, и настаивала, чтобы я отправился в постель, благо никаких важных дел у меня не было. Но я сочинил историю про собрание…
– И она поверила?
– Не знаю.
– Часто вам случается вот так сочинять?
– Нет.
Было уже около полуночи. На этот раз стопки наполнил министр. Потом со вздохом подошел к полочке для трубок и выбрал себе красиво изогнутую трубку с серебряным ободком.
Словно в подтверждение догадок Мегрэ зазвонил телефон. Пуан посмотрел на комиссара: снимать трубку или не снимать?
– Несомненно, это ваша жена. Когда вернетесь, все-таки придется все ей рассказать.
Министр снял трубку.
– Алло!.. Да… Это я… – Вид у него сделался виноватый. – Нет… Я не один… Мы обсуждаем очень важный вопрос… Потом расскажу… Не знаю… Думаю, много времени не займет… Ладно… Уверяю тебя, я чувствую себя прекрасно… Что?.. Из канцелярии премьер-министра? Хорошо… Там видно будет… Сделаю тотчас же… Пока…
Лоб министра покрылся каплями пота. Он снова взглянул на Мегрэ, и вид у него был такой, словно он уже не знал, какому святому молиться.
– Из канцелярии премьер-министра звонили уже трижды… Премьер-министр велел передать, чтобы я звонил в любое время дня и ночи. – Он вытер лоб и даже забыл раскурить трубку. – Что мне делать?
– Надеюсь, вы позвоните? И будет лучше, если завтра утром вы сообщите ему, что отчет пропал. Шанс, что мы распутаем все это за одну ночь, равен нулю.
Было забавно наблюдать, как совершенно потерявший голову Пуан вдруг проникся верой в полицейское всемогущество и быстро отозвался:
– Вы так думаете?
Он тяжело плюхнулся в кресло и набрал номер, который знал наизусть.
– Алло! Это министр гражданского строительства… Я хотел бы поговорить с господином премьер-министром… Прошу прощения, мадам… Это Пуан… Я полагаю, господин премьер-министр ожидает… Да… Остаюсь у аппарата…
Пуан залпом осушил стопку и напряженно уставился на пуговицу на пиджаке Мегрэ.
– Да, дорогой премьер… Приношу свои извинения, что не позвонил раньше… Да, мне уже лучше… Ничего серьезного… Скорее всего, переутомление… И еще… Я хотел сказать вам…
Мегрэ уловил голос, раздававшийся в трубке, и в его интонациях не было ничего хорошего. Пуан сразу превратился в ребенка, которого отчитывают, а он лепечет что-то невнятное в свое оправдание.
– Да… Я знаю… Поверьте мне…
Наконец ему дали вставить слово, и он, запинаясь, начал объясняться:
– Видите ли, произошло нечто… нечто чудовищное… Что вы сказали?.. Да, это касается отчета… Я вчера взял его с собой на городскую квартиру… Да, на бульвар Пастера…
Если бы ему позволили рассказать, что побудило его так поступить! Но его без конца перебивали и сбивали с мысли.
– Да… Я имею обыкновение иногда там работать… Что?.. Да, я сейчас там… Нет, жена не знает, иначе она бы мне сказала, что вы звонили… Нет! У меня нет отчета Калама… Именно с этого я и начал разговор… Я оставил его здесь, полагая, что здесь он будет сохраннее, чем в министерстве, но, когда я приехал вечером, после разговора с вами, чтобы его забрать…
Увидев, что из-под тяжелых век министра то ли от волнения, то ли от унижения брызнули слезы, Мегрэ отвернулся.
– Я старался его отыскать… Ну, разумеется, нет…
Прикрыв рукой трубку, он прошептал Мегрэ:
– Он спрашивает, предупредил ли я полицию…
Теперь он покорно слушал, иногда бормоча:
– Да… Да… Я понимаю…
Пот уже ручьями струился по его лицу, и Мегрэ захотелось открыть окно.
– Клянусь вам, дорогой премьер…
Люстру на потолке не зажигали, и обоих собеседников, сидевших в углу в креслах, освещала лампа под зеленым абажуром. Остальная часть комнаты тонула в полумраке. Время от времени сквозь туман доносились автомобильные гудки с бульвара Пастера и свистки редких поездов с вокзала.
На фотографии, что висела на стене, отцу Пуана было лет шестьдесят пять. Скорее всего, снимок был сделан лет десять назад, если судить по возрасту самого министра. А мать на фото выглядела от силы лет на тридцать и была одета и причесана по моде начала века, из чего Мегрэ сделал вывод, что мадам Пуан, как и его мать, умерла, когда сын был еще маленьким.
Комиссар уже подсознательно прокручивал в голове варианты и возможности, которые не успел пока обсудить с министром. Телефонный разговор, невольным слушателем которого он оказался, навел его на мысль о премьер-министре Мальтере, который одновременно был министром внутренних дел, а следовательно, распоряжался и в Сюртэ.
А что, если Мальтер еще раньше проведал о визите Пикмаля на бульвар Сен-Жермен и установил слежку за Огюстом Пуаном… Или сразу же после разговора, который у них состоялся…
Тут можно предположить все, что угодно: премьер-министр планировал уничтожить отчет либо, наоборот, использовать его как козырь.
В данном случае расхожее словечко журналистов очень точно передавало суть: отчет Калама был настоящей бомбой, и тот, в чьи руки он попал, получал неограниченные возможности.
– Да, дорогой премьер… Никакой полиции, даю вам слово…
Тот, видимо, засыпал Пуана вопросами, и бедняга совсем потерял почву под ногами. Его глаза умоляли Мегрэ о помощи, но что тот мог сделать? И тогда Пуан сдал позиции.
– У меня в кабинете находится человек, которого я ввел в курс дела, так сказать, неофициально…
Все-таки министр был силен, и морально, и физически. Мегрэ тоже считал себя сильным, но когда-то и он сдался, попав в переделку, гораздо менее серьезную. Он помнил и всю жизнь будет помнить, что тогда его буквально раздавили два обстоятельства: во-первых, ему пришлось иметь дело с безликой и безымянной силой, одолеть которую невозможно, а во-вторых, сила эта во всем мире была Силой с большой буквы – Законом.
Пуан наконец совсем «раскололся»:
– Это комиссар Мегрэ… Я его пригласил как частное лицо… Я уверен, что он…
Его снова прервали. Трубка сотрясалась от крика.
– Никаких следов… Нет… Никто… Нет, моя жена ничего не знает… Клянусь вам, господин премьер-министр…
Позабыв о принятом у членов правительства обращении «дорогой премьер», он перешел на «господин премьер-министр» и униженно залепетал:
– Да… В девять… Обещаю вам… Хотите с ним поговорить?.. Одну минуту…
Смущенный взгляд на Мегрэ:
– Премьер-министр хочет…
Комиссар взял трубку.
– Слушаю, господин премьер-министр.
– Я так понял, что мой коллега ввел вас в курс дела?
– Да, господин премьер-министр.
– Надеюсь, будет лишним напоминать вам, что дело это должно остаться в строжайшей тайне. Следовательно, ни о каком официальном расследовании не может быть и речи. И Сюртэ тоже не следует ставить в известность.
– Понимаю, господин премьер-министр.
– И разумеется, что, если вы, занимаясь этим делом как частное лицо, а не как официальный следователь, обнаружите что-либо, касающееся отчета Калама, вы мне… – Он запнулся. Быть замешанным в это дело ему не хотелось. – Вы сообщите об этом моему коллеге Пуану.
– Хорошо, господин премьер-министр.
– Это все.
Мегрэ уже собрался передать трубку министру, но на другом конце провода отсоединились.
– Извините, Мегрэ. Он загнал меня в угол и вынудил о вас сказать. Говорят, что до того, как стать премьером, он был знаменитым адвокатом в суде присяжных, и я легко в это верю. Мне жаль, что я поставил вас в такое неловкое положение…
– Вы увидитесь с ним завтра утром?
– В девять часов. Он не хочет, чтобы о случившемся узнали другие члены Кабинета. И больше всего его беспокоит, как бы Пикмаль не начал болтать, если уже не разболтал. Ведь он единственный, кроме нас троих, знает о том, что документ найден.
