А Жанна, неслышно ступая в своих войлочных шлепанцах, равнодушно пробормотала:

– Я предпочитаю не вмешиваться в ваши семейные дела.

Теперь она уже смотрела на Мегрэ с меньшей симпатией, если не сказать – с неприязнью.

– Ну так что, вы остаетесь или уходите с ним?

– Остаюсь.

Малик по-прежнему насмешливо смотрел на своего бывшего соученика, как если бы все происходящее было фарсом, жертвой которого стал Мегрэ.

– Ну, здесь уж ты неплохо позабавишься, уверяю тебя… Веселее места, чем гостиница «Ангел», не сыщешь… Ты увидел ангела и попался на удочку!.. – И, будто вспомнив о трауре, он добавил серьезнее: – Если бы все это не было так грустно, мы бы с тобой здорово над этим посмеялись… Давай хоть дойдем до нашего дома. Не возражай! Это необходимо… Я тебе объясню… Пока мы посидим за аперитивом, ты все поймешь.

Мегрэ все еще колебался. Он стоял неподвижно, огромный по сравнению со своим собеседником, таким же высоким, как он, но удивительно стройным.

– Пошли! – наконец сказал он словно с сожалением.

– Ты, конечно, согласишься с нами поужинать. В доме теперь, правда, не слишком весело после смерти племянницы, но…

Когда они уходили, Мегрэ заметил, что Жанна смотрит на них из своего темного угла; ему показалось, что она окинула злобным взглядом элегантный силуэт Эрнеста Малика.

Пока Малик и Мегрэ шли вдоль реки, могло сложиться впечатление, что первый вел на поводке другого; Мегрэ, ворчливый и грубый, как огромный длинношерстый пес, неохотно тащился за Маликом.

Ему и вправду было не по себе. Еще в школьные годы он недолюбливал Сборщика, да и вообще терпеть не мог людей, неожиданно возникающих из прошлого, которые дружески хлопают вас по плечу и позволяют себе называть вас на «ты».

Тем более что Эрнест Малик был из той породы людей, которая всегда настораживала Мегрэ.

А тот, развязный, самодовольный, холеный, с блестящими волосами, шагал в своем прекрасно сшитом белом фланелевом костюме. Несмотря на жару, на лице его не было ни капли пота. Он уже вошел в роль знатного сеньора, показывающего свои владения бедняку. В глазах у него, как и прежде, когда он был мальчишкой, появлялась искорка иронии, мелькал лукавый блеск, который, казалось, возвещал: «Я и прежде ловил тебя на удочку и поймаю снова… Как ты ни вертись, а я умнее тебя…»

Слева от них плавно изгибалась Сена, образуя излучину, обрамленную камышами, справа тянулись низкие ограды, отделявшие виллы от дороги, – одни совсем старые, другие почти новые.

Вилл было немного – четыре или пять, насколько мог судить комиссар. Нарядные дома прятались в больших, тщательно ухоженных парках. Через решетчатые ограды виднелись четкие ряды деревьев.

– А вот и вилла моей тещи, с которой ты имел счастье сегодня познакомиться, – сообщил Малик, когда они проходили мимо ворот с большими каменными львами, глядящими сверху на прохожих. – Старый Аморель лет сорок назад купил ее у какого-то финансового магната времен Второй империи.

В тени деревьев виднелось обширное здание, не слишком красивое, но весьма солидное и богатое. Тоненькие струйки воды, вращаясь, орошали лужайки, а старый садовник, словно сошедший со страниц каталога, выпущенного торговцем семенами, чистил граблями аллеи.

– Что ты думаешь о Бернадетте Аморель? – спросил Малик, повернувшись к своему бывшему соученику и устремив искрящийся лукавством взгляд прямо в глаза Мегрэ.

Мегрэ вытер пот с лица, а его спутник посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Бедняга! Ты нисколько не изменился. Все тот же недотепа, сын управляющего замком… Настоящий мужик. Святая простота, хоть и неглуп».

Но вслух сказал:

– Пойдем!.. Я живу немного дальше, за поворотом… Ты помнишь моего брата? Хотя, правда, ты мог его и не знать в лицее. Ведь он был младше нас на три класса. Шарль женился на младшей дочери Аморелей, а я, примерно в то же время, женился на старшей… В летние месяцы брат живет на этой вилле вместе с женой и нашей тещей. Это у него на прошлой неделе погибла дочь…

Еще сто метров, и они увидели слева плавучий причал, весь белый, роскошный, как причал фешенебельных яхт-клубов на берегу Сены.

– Здесь начинаются мои владения… У меня несколько маленьких лодок. Ведь надо же как-то развлекаться в этой дыре!.. Ты увлекаешься парусным спортом?

Какая ирония прозвучала в его голосе, когда он спросил у толстого Мегрэ, занимается ли тот парусным спортом, указав на одну из хрупких лодочек, привязанных между бакенами.

– Сюда…

Решетка с позолоченными стрелами. Аллея, усыпанная светлым блестящим песком. Парк спускался по отлогому склону, и скоро они увидели здание в современном стиле, куда более обширное, чем вилла Аморелей. Слева – теннисный корт, утрамбованный красневшим на солнце песком. Справа – бассейн.

А Малик, становясь все более развязным, напоминал красивую женщину, небрежно играющую с бриллиантовой брошью, стоящей миллионы. Казалось, он хотел сказать: «Смотри в оба, увалень! Ведь ты находишься у Малика. Да, у того самого малыша Малика, которого вы все в лицее пренебрежительно называли Сборщиком, потому что его папа целые дни проводил в кассе темной конторы».

К Малику подбежали два датских дога и стали лизать ему руки, а он принимал эти смиренные знаки преданности, словно не замечая их.

– Если хочешь, мы можем посидеть на террасе и выпить аперитив, пока не позвонят к ужину… Мои сыновья, должно быть, катаются на лодках…

Во дворе за виллой шофер без пиджака мыл из шланга мощную американскую машину, ослепительно блестевшую хромированными частями.

Они поднялись по ступенькам на веранду и расположились под красным зонтом в плетеных креслах, глубоких, как кресла в клубах. К ним тут же поспешил дворецкий в белой куртке, и Мегрэ почувствовал себя так, будто он находится не в частном доме, а в курзале на водах.

– Розовый? Мартини? Манхэттен?.. Что ты предпочитаешь, Жюль? Если верить легендам, которые печатаются о тебе в газетах, то ты больше всего любишь выпить полулитровую кружку пива у цинковой стойки… К сожалению, цинковой стойки я еще здесь не устроил… Но, наверное, устрою… Вот будет забавно!.. Два мартини, Жан! Не стесняйся, можешь курить свою трубку… Так о чем же мы говорили? Ах да… Так вот, разумеется, мой брат и золовка порядком потрясены этой историей… Ведь это была их единственная дочь, понимаешь? Моя золовка никогда не отличалась крепким здоровьем…

Казалось, что Мегрэ не слушает. И все же слова Малика автоматически запечатлевались в его памяти.

Погрузившись в кресло, полузакрыв глаза, с зажженной трубкой в зубах, с недовольной миной на лице, он рассеянно любовался пейзажем, который действительно был очень красив. Солнце склонялось к закату и становилось пурпурным. С террасы, где они находились, видна была излучина Сены, обрамленная покрытыми лесом холмами, на одном из которых выделялась яркая белизна спускающегося к берегам карьера.

По темной шелковистой воде скользили белые паруса. Медленно проплыли несколько блестящих спортивных лодок. Протарахтела моторка и скрылась вдалеке, а воздух все еще вибрировал в ритме ее мотора.

Лакей поставил перед ними два слегка запотевших хрустальных бокала.

– Сегодня утром я пригласил брата с женой провести у нас день. Тещу приглашать бесполезно: она питает отвращение к семье и зачастую по целым неделям не покидает своей комнаты…

За его улыбкой таилось: «Где уж тебе понять, бедный толстый Мегрэ. Ты привык общаться с маленькими людьми, которые живут скромно, однообразно и не могут позволить себе и малейшей прихоти».

Мегрэ и вправду чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Его раздражало все, что он видел вокруг: слишком гармоничные формы, слишком спокойные линии. Он начинал ненавидеть эту великолепную теннисную площадку, шофера, который мыл из шланга роскошный автомобиль, – и вовсе не из зависти: он не был способен на столь мелкие чувства. Мостик с вышками для прыжков в воду, лодки, привязанные к причалу, бассейн, подстриженные деревья, аллеи, посыпанные ровным, чистым песком, – все это составляло часть того особого мира, куда он проник против воли и где чувствовал себя весьма неуклюжим.