Он дошёл до причалами увидел свою старую лодку. Лодка мерно покачивалась на волнах, но Мирон Акимыч смотрел на неё безразличным взглядом, хотя ещё вчера ради такой лодки готов был рискнуть жизнью…

Он не знал, куда ему деться. Встречи с людьми он боялся: о чём с ними теперь говорить? Как смотреть им в глаза? Уж лучше держаться подальше.

Чтобы убить время, Мирон Акимыч побрёл в лес самой дальней кружной дорогой…

Старик вернулся только в полночь. Измученный, сразу одряхлевший за один день, он сел у крыльца, не решаясь войти в дом, оттягивая неизбежную встречу с сыном.

Час назад Мирон Акимыч наткнулся в лесу на пограничный наряд. Это был Таранов с неизменным Каратом. Вблизи, прислонившись к сосне, стоял второй пограничник. Старик удивился. Он знал, как умеют маскироваться пограничники, не сомневался, что Таранов и второй пограничник давно уже засекли его шаги, потому что он шёл не таясь, не разбирая дороги; под ногами, в тиши ночи, громко хрустели сухие ветки. Но пограничники не только не замаскировались, а было похоже, что стоят на виду умышленно. «Значит, дорога Петру в лес отрезана», — подумал старик.

Сидя у крыльца, глядя в чёрные окна своего дома, Мирон Акимыч впервые отчётливо понял, что убежать Петру не удастся. Все дороги закрыты, свободен только путь к морю, но затопленной шлюпки он не найдёт. Не вплавь же ему добираться до чужого берега!

Снова ему виделось бледное лицо Петра, целившегося в него из пистолета.

Старик поднялся и вошёл в дом.

В сенях, у чердачной лестницы, Мирон Акимыч поднял голову;

— Слезай, — сказал он и сам подивился тому, как твёрдо звучит его голос.

— Здесь я, — послышался из комнаты приглушённый голос Петра.

Мирон Акимыч вошёл в тёмную комнату. Пётр обрушился на него с упрёками:

— Где ты был? Я прямо извёлся! Плотники давно ушли, а тебя всё нет и нет…

— Столько лет без меня жил, а тут вдруг соскучился…

— Не до шуток, батя… Не увидимся больше… Утром пойду с повинной…

— Свет зажжём? — спросил Мирон Акимыч. — Посмотрю на тебя в последний раз.

— Не надо… Посидим так… несколько минут…

— Почему «минут»? Ты же уйдёшь утром? До утра далеко…

— Есть у меня к тебе просьба… последняя… не откажи…

— Говори…

— Хочу напоследок проститься с морем, с родным берегом. А потом уж, чуть свет, пойду с повинной к властям. Сюда больше не вернусь… Как подумаю о тебе — сердце обрывается…

«Так и есть, решил бежать морем», — подумал Мирон Акимыч.

— Какая же твоя просьба?

— Обещай, что не откажешь.

— Говори, посмотрим…

— Прошу тебя, спустись к морю, посмотри, нет ли там кого, чист ли берег…

— Это зачем же?

— Чего притворяешься? Ясно зачем! — голос Петра звучал злобно. — Не хочу, чтоб меня схватили! Тогда никто не поверит, что сам решил заявиться. Пришьют шпионское дело, дознаются, что ты меня прятал. Тебе за это знаешь что будет?! Небо в частую клеточку!

— А утром так и заявишься с пистолетами в кармане?

— Дались тебе эти пистолеты! В Америке у каждого револьвер. Я и привык…

— У нас за оружие два года дают…

— Я их утоплю. В море заброшу… А сейчас прошу тебя, сходи на берег, проверь…

Старик долго молчал. Пётр злился, что нельзя зажечь света, чтобы увидеть лицо отца, понять, почему он молчит…

— Ну что же ты?! — не вытерпел он.

— Иду! — неожиданно громко сказал Мирон Акимыч. — Иду! Проверю…

О том, что Пряхин запер дом и отправился в город, Каримов получил донесение от Талова сразу же после ухода старика. А через полчаса он уже знал, что старик на станцию не пошёл, а направился к морю. Поведение Мирона Акимыча Каримов истолковывал по-своему: под каким-то предлогом Пряхин запер нарушителя в доме и с минуты на минуту либо явится на заставу сам, либо сообщит по телефону, что в его доме находится неизвестный.

Каримов был доволен. Он не усомнился в патриотизме Мирона Акимыча, хотя Миров считал, что, скорее всего, Пряхин — сообщник нарушителя. Каримов был уверен: в ближайший час от Пряхина поступит сигнал.

Однако время шло, а Пряхин ничего не сообщал. Каримов встревожился, приказал разыскать старика и вести за ним наблюдение. «Неужели Миров прав? — мучился он. — Неужели старик Пряхин — резидент и его дом — явка для диверсантов?»

Новые донесения о Пряхине ещё больше озадачили Каримова. Просидев более часа на Тюлень-камне (видимо, ждал там кого-то?), Пряхин не спеша побрёл вдоль берега, несколько раз останавливался, всматриваясь в горизонт (наблюдал, не появился ли пограничный катер?), потом отправился кружной дорогой в лес (можно и таким путём попасть в квадрат Семёрки). Но, зайдя в глубь леса, он долгое время неподвижно просидел на пне, а в полдень (должно быть, спасаясь от жары), забрался в кусты и вышел оттуда только перед заходом солнца. Потом снова сидел до темноты на том же пне. К дому направился лишь в десятом часу вечера, шёл не таясь, иногда останавливался, чтобы набить трубку. Весь день ничего не ел, не пил и ни с кем не встречался.

Всё это было пока что непонятно. Ещё загадочнее казалось дальнейшее поведение Пряхина. Вернувшись около полуночи, он вскоре снова вышел из дома и опять направился к морю. Донесение об этом Каримов получил уже по дороге к пещере, проверяя маскировку секретов. Каримов решил остаться на берегу до рассвета, в надежде, что нарушитель, не зная о судьбе своей лодки, сделает попытку бежать на ней этой же ночью.

— Диверсанта будем брать у лаза в пещеру, — сказал Каримов. — В ползучем состоянии, чтобы гад не успел выстрелить…

…Берег был пуст. Прожекторы, которые обычно в это время бороздят море и прибрежную полосу, почему-то бездействовали. Мирон Акимыч дошёл до пещеры, никого не встретив, не замечая пограничников, хотя дважды прошёл мимо замаскированного наряда. «Что они, дьяволы, границы не стерегут!» Исподволь к нему снова начало подползать знакомое чувство недовольства и озлобления. «Под носом ходят нарушители с пистолетом, а они козла, что ли, забивают на заставе?!»

Он и сам не понимал причину своего озлобления, но старику казалось: встреть он на берегу пограничный наряд, ему стало бы легче…

У пещеры Мирон Акимыч повернул обратно. Что будет, когда сын не найдёт затопленной лодки, об этом старик не хотел думать. Одно ему было ясно: сына он потеряет навсегда.

Подавленный событиями минувших суток, он не сразу заметил, что навстречу ему, ломаясь о прибрежные валуны, наползая на них, двигались две огромные тени. Странно, но Мирон Акимыч узнал по тени майора Каримова. Он остановился, словно боясь наступить на эту тень.

Каримов и Бажич сделали вид, что удивлены неожиданной встречей.

— Чего вам не спится, Мирон Акимыч? — спросил Каримов и добавил как бы между прочим: — Не полагается ночью ходить по берегу, вы это отлично знаете…

— Знаю… Бессонница проклятая замучила. А как посижу на берегу, послушаю волну, мне вроде и легче…

— Пожилых бессонница всегда мучит, — заметил Бажич.

— Может, теперь и усну, — сказал старик. — А вам, вижу, тоже не спится…

— На это мы, слава богу, не жалуемся. Обойдём участок и на боковую, — ответил Каримов. Теперь он убедился, что Миров был прав. Нарушитель собирается ночью бежать и выслал старика в разведку проверить, нет ли на берегу пограничников. И то, что любопытный старик, который вчера интересовался, пойман ли бандит, сейчас держится так, словно никогда и не слыхал о нарушителе, убедило лучше всяких доказательств, что Пряхин и нарушитель связаны между собою.

— Спокойной вам ночи, — сказал старик.

— Спокойной, — ответил коротко Каримов.

И они разошлись в разные стороны.

Мирон Акимыч миновал Тюлень-камень и стал подыматься к дому. Каримов сказал: «Обойдём участок и на боковую», но Пряхин не поверил ему. С каких это пор такие начальники стали сами делать обход по всему берегу? Нет, он, Пряхин, тоже кое-что в пограничных делах смекает! Каримов торчит на берегу потому, что будет важное дело, — это яснее ясного. И опять Мирон Акимыч подумал: «Не знают пограничники, что Пётр у меня… Если отсидится недели две-три, тогда ему удастся скрыться… Господи, почему его пуля пощадила!»