Лозин поднялся: надо доложить начальству дополнительные сведения о Климовой…

Старший майор, тяжело ступая, ходил по большой холодной комнате, его густые чёрные брови резко подчёркивали мучнистую бледность лица.

Увидев Лозина, он подошёл к столу, придвинул кресло и сел.

— Дожили! — сказал он осипшим, застуженным голосом. — Садитесь! Дожили, говорю! Шпионы ходят в Ленинград, как на прогулку! Шпацирен! Туда и обратно! А?

Лозин знал: это вопросительное «а» означает состояние крайнего раздражения начальника.

— Что ж вы молчите? Я спрашиваю, что вы молчите?!

— Не улавливаю существа вопроса, товарищ старший майор.

— Ваше дело не улавливать, а ловить! Известно ли вам, что недавно фашистский шпион Глухов был в Ленинграде? Вертелся у нас под носом и преспокойно вернулся на Сиверскую. Сведения точные. Получены от Разова. Знаете, как Ленин называл таких работников, как мы? Безрукими болванами! А?

Лозин молчал, но мысль его работала чётко. Кто этот Глухов? Может быть, тот же Стопин? Немцы обязательно меняют имена своих агентов. Если это Стопин, тогда он, конечно, встречался с Климовой. Надо следить за каждым её шагом… Возможно, что Стопин появится снова… Если не он сам, то кто-нибудь другой…

— Что вы намерены делать с Климовой?

— Может быть, арестовать её? — ответил вопросом Лозин.

— Решайте сами. Отец Стопина живёт в отдельной квартире?

— Нет, большая коммунальная квартира. Там поселён наш человек. Мы имеем от него постоянную информацию. В декабре к старому Стопину никто, кроме Климовой, не приходил, посторонние не ночевали.

— Климова живёт тоже в коммунальной квартире?

— Квартира коммунальная, но двухкомнатная. Во второй комнате взрывной волной вырвана рама и обвалился потолок. Теперь в ней никто не живёт.

— Получается, что у Климовой отдельная квартира? Чего уж лучше!

Зазвонил внутренний телефон. Не глядя, привычным жестом старший майор снял трубку:

— Слушаю… Да. От кого? Так! Расшифровали? Немедленно пришлите! Я сказал — немедленно!

Он бросил трубку на рычаг и повернулся к Лозину:

— Как прошла эвакуация мальчика?

— Женьки? Полный порядок. Лётчики благополучно доставили его на Большую землю. Устроен в детский дом.

— А старик?

— Уезжать отказался. Наотрез! Помещён в стационар. Доктор надеется, что он выживет.

Вошёл сержант, молча положил на стол запечатанный сургучом конверт и вышел.

Вскрыв конверт, старший майор вынул маленький листок, на котором было написано несколько строк. Он задержался на них не более двух-трёх секунд, и Лозину показалось, что за эти секунды густые чёрные брови старшего майора стали ещё чернее, так побледнело его лицо.

— Вот! Читайте! — хрипло сказал старший майор. — Он протянул листок, и Лозин прочёл: «Мямин здесь. Двадцать третьего, ноль тридцать состоится диверсия на “объекте три”. Кодовое название “Эрзац”».

Под «объектом три» значился один из действующих хлебозаводов Ленинграда.

— Ноль часов тридцать минут двадцать третьего февраля, — повторял Лозин. — Значит, у нас есть ещё целых десять дней… вернее, всего десять дней…

Диверсия на хлебозаводе — бедствие, результаты которого поддавались почти точному учёту. Счёт шёл на человеческие жизни: производственная мощность «объекта три» составляла сто тысяч хлебных пайков. Значит, несколько дней его простоя обойдутся в сто тысяч жизней ленинградцев.

«Двадцать третьего… В день Красной Армии… Ноль тридцать… Немцы назначили час взрыва с точностью до минуты… — говорил себе Лозин. — Такую точность, скорее всего, может обеспечить человек, работающий на этом объекте…»

Он подошёл к столу, на котором были разложены план завода, характеристика цехов, описки личного состава по сменам и цехам. Лозин уже изучил план завода так, что мог по памяти начертить расположение отделений, подъездных путей, запасных выходов. И всё же он снова изучал план и характеристики цехов, пытаясь определить, какой из них гитлеровцам эффективнее и легче вывести из строя. Но прежде всего надо понять, в каком цехе искать диверсанта и каков будет характер диверсии.

Лозин снова долго и внимательно изучал план, потом раскрыл блокнот и записал: «Объект три. Первый этаж — вода. Второй — печное отделение. Очень шумно. Третий этаж — тестомесилка. Четвёртый — мочка. Пятый — лаборатория».

Поставив точку, Лозин снова обратился к плану. Какой же цех избрали немцы? Ноль часов тридцать минут… Только часовой механизм может обеспечить такую точность. Значит, расчёт на мину с часовым механизмом. Мину подложит работник завода, конечно, заранее. За сколько времени? Куда?

На странице блокнота появились новые записи… Эта страничка заполнялась медленно, она пестрела подчёркнутыми строчками, вычерками, вписанными между строк словами. Поставив в конце страницы три вопросительных знака, Лозин перечёл свою запись.

«Первая смена — с восьми до шестнадцати. Вторая — с шестнадцати до полуночи. Третья — с полуночи до восьми. Вопрос: в каком цехе наиболее возможна предполагаемая диверсия? Мина с часовым механизмом. Исключаются цеха и помещения, где шум незначительный: можно услышать тиканье механизма. Наиболее шумно в печном отделении. Возможно, что диверсанты решили вывести из строя именно это отделение. Проверить всех работающих там. Вопрос: в какой смене работает диверсант? Может работать в любой из трёх. Но в момент взрыва, при котором неизбежно погибнут многие рабочие, диверсант не останется в отделении. Значит, пока можно отбросить третью смену, работающую с полуночи до восьми утра. Остаются первая и вторая смены. Вряд ли диверсант работает в первой. Смена кончает работать в шестнадцать ноль-ноль, взрыв назначен на половину первого ночи. Между концом смены и взрывом пройдёт восемь с половиной часов. За это время мина может быть случайно обнаружена. Таким образом, скорее всего, диверсант работает во второй смене. За несколько минут до конца смены он заложит мину и скроется. Итак, в порядке предположения: 1. Мина с часовым заводом. 2. Место действия — печное отделение. 3. Диверсант работает во второй смене. Кто диверсант???»

Поставив три вопросительных знака, Лозин вынул из сейфа тоненькую синюю папку. Он волновался: в папке был ответ на важный вопрос. В каком цехе работает Варвара Климова? В какой смене будет она работать в ночь на двадцать третье?

Он раскрыл папку, нашёл нужную справку и облегчённо вздохнул. Варвара Климова работала в печном отделении. Двадцать второго она должна работать во вторую смену.

Утром четырнадцатого февраля на хлебозавод явилась санитарная комиссия в составе трёх человек. Два из них осматривали цехи, третий проверял санитарное состояние общежития и подсобных служб. Усатый широкоплечий врач и его помощник надолго задержались в печном отделении. Здесь они интересовались не только санитарным состоянием, но и техникой, устройством механизмов. В отделении стоял такой грохот, что работницам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

В то время, как Лозин и Ломов осматривали печное отделение, контрразведчик Жаров, облачившись в белый халат, знакомился с санитарным состоянием заводского общежития. Жарова сопровождал прикреплённый к заводу оперуполномоченный.

В большой комнате стояли двадцать кроватей и столько же тумбочек. Кровать Климовой стояла около двери, но Жаров начал осмотр с другого конца. Осмотр тумбочек занял немного времени, некоторые из них были пусты.

— Наши работницы почти все живут дома, а здесь иногда ночуют те, кто работает во вторую смену, чтобы не идти домой ночью, — объяснил оперуполномоченный. — Чаще других остаются Климова и Корманова.

Мыльница, полотенце, нож, вилка, ложка, алюминиевая кружка — вот всё, что оказалось в тумбочке Климовой, да ещё два томика Маяковского, изданных в серии «Библиотека поэта». Жаров внимательно перелистал страницы первого томика, не потому, что надеялся обнаружить в нём какую-нибудь улику, а потому, что в создавшейся ситуации он обязан был это сделать. Не найдя ничего подозрительного в первом томе, он принялся листать второй, и вдруг на десятой странице заметил на одной из строчек тонкий булавочный накол. Это могло быть случайностью, но всё же Жаров начал листать том заново, пристально всматриваясь в каждую строку. Оказалось, что он ничего не пропустил — первый накол был именно на десятой странице. Продолжая листать книгу, он увидел на двадцатой странице такой же накол. Жаров насторожился. А когда на тридцатой и сороковой страницах обнаружил ещё два накола, он убедился, что это не случайность, и начал заново листать первую книгу. Дойдя до пятнадцатой страницы, Жаров обнаружил первый накол, следующий оказался на двадцать пятой странице.