– Долго здесь пробыл?

– Минут двадцать.

Выйдя на улицу, Мегрэ увидел, что около раненого остановился велопатруль – двое полицейских в промокших накидках.

– Ничего не могу сделать, – поднялся с корточек Пардон. – Его несколько раз пырнули ножом. Сердце не задето. На первый взгляд, ни одна артерия не перерезана, иначе было бы больше крови.

– В сознание придет?

– Не знаю. Я боюсь его трогать. Когда он будет в больнице…

Две машины – полицейская и «скорая помощь» – прибыли почти одновременно. Картежники, боясь промокнуть, стояли на пороге кафе и издали наблюдали за происходящим. Подошел только хозяин, прикрыв голову и плечи мешком. Он сразу же узнал куртку.

– Это он…

– Он вам ничего не говорил?

– Нет, он только заказал коньяк.

Пардон инструктировал санитаров, которые вытаскивали носилки.

– А это что такое? – спросил один из полицейских, указывая на черный предмет, похожий на фотоаппарат.

Раненый носил его на ремешке через плечо. Это был не фотоаппарат, а кассетный магнитофон. Его мочил дождь, и, когда человека стали укладывать на носилки, Мегрэ воспользовался случаем и расстегнул ремешок.

– В больницу Сент-Антуан.

Пардон вместе с одним из санитаров залез в машину, другой сел за руль.

– Вы кто? – спросил он у Мегрэ.

– Полицейский.

– Садитесь тогда рядом со мной.

На улицах было пустынно; не прошло и пяти минут, как «скорая», за которой ехала полицейская машина, остановилась перед больницей Сент-Антуан. Здесь тоже Мегрэ вспомнил многое: белый плафон перед входом в приемный покой, длинный, плохо освещенный коридор, где несколько посетителей покорно и молча сидели на скамейках, вздрагивая всякий раз, когда открывалась дверь и из нее выходил кто-нибудь в белом.

– Имя и адрес знаете? – осведомилась немолодая женщина, сидевшая в стеклянной кабинке с окошечком.

– Пока нет.

Из коридора вышел практикант-медик, вызванный звонком, и с сожалением погасил сигарету. Пардон представился.

– Вы ничего не делали?

Раненого уложили на каталку и повезли к лифту: Пардон, шедший следом, издали сделал Мегрэ неопределенный знак, как бы желая сказать: «Скоро вернусь».

– Вам что-нибудь известно, господин комиссар?

– Не больше, чем вам. Я обедал у приятеля-врача, который живет в этом квартале, когда к нему пришли и сказали, что на улице Попинкур лежит раненый.

Полицейский делал заметки в блокноте. В неуютном молчании прошло минут десять, потом в коридоре появился Пардон. Это был дурной знак. Лицо у доктора было озабоченное.

– Умер?

– Прежде чем успели раздеть. Кровоизлияние в плевральную полость. Я опасался этого, с тех пор как услышал его дыхание.

– Ножевые ранения?

– Да, несколько. Довольно тонким лезвием. Через несколько минут вам принесут содержимое его карманов. Его, вероятно, отвезут в Институт судебно-медицинский экспертизы?

Этот Париж был хорошо знаком Мегрэ. Комиссар прожил в нем много лет, но до конца так к нему и не привык. Что он тут делает? Ножевое ранение, несколько ножевых ранений – это его не касается. Такое случается каждую ночь, а утром сводится к нескольким строчкам в ежедневной сводке происшествий. Однако этим вечером он по воле случая оказался на первом плане и внезапно почувствовал, что происшедшее ему небезразлично. Итальянец, который готовил лапшу, не успел рассказать, что он видел. Они с женой возвращались домой. Жили они в комнатах над лавкой.

К их маленькой группе подошла сестра с корзиной в руке:

– Кто ведет следствие?

Полицейские в штатском посмотрели на Мегрэ, и сестра обратилась к нему:

– Вот все, что нашли у него в карманах. Вам следует написать расписку.

Небольшой бумажник, из тех, что суют в задний карман, шариковая ручка, трубка, кисет с очень светлым голландским табаком, мелочь и две магнитофонные кассеты. В бумажнике лежали удостоверение личности и водительские права на имя Антуана Батийля, 21 года, проживающего на набережной Анжу, в Париже. Это на острове Сен-Луи, недалеко от моста Святой Марии. В бумажнике был еще студенческий билет.

– Послушайте, Пардон, передайте моей жене, чтобы она возвращалась домой и ложилась спать.

– Вы поедете к нему?

– Естественно. Он, конечно, живет с родителями, и я должен поставить их в известность. – Мегрэ повернулся к полицейским: – Допросите Пальяти, итальянца-бакалейщика с улицы Попинкур, и четверых мужчин, игравших в карты в кафе «У Жюля», если они еще не ушли.

Как обычно, он сожалел, что не может все сделать сам. Ему хотелось бы очутиться сейчас на улице Попинкур, где плафон над входом в кафе виднеется словно в тумане, и картежники, наверное, вновь сели за игру. Хотелось бы расспросить итальянца, его жену, а может, и маленькую старушку, которую он мельком заметил в освещенном окне второго этажа. Стояла ли она у окна, когда произошла драма? Но прежде всего нужно сообщить родителям. Он позвонил дежурному инспектору Одиннадцатого округа и известил его о происшедшем.

– Очень мучился? – спросил Мегрэ у Пардона.

– Не думаю. Он сразу потерял сознание. Там, на тротуаре, я не мог даже попытаться что-то сделать.

Бумажник был из крокодиловой кожи прекрасной выделки, шариковая ручка – серебряная, на платке вручную вышита метка «А».

– Не будете любезны вызвать мне такси, сестра?

Она выполнила просьбу, не выказав при этом ни тени любезности. Оно верно – мало хорошего проводить ночи напролет в таком мрачном месте, ожидая, когда случившиеся в квартале драмы выплеснутся у дверей больницы.

Такси, словно по волшебству, подъехало уже минуты через три.

– Я вас подброшу, Пардон.

– Долго не задерживайтесь.

– Знаете, я еду с таким известием…

Мегрэ хорошо знал остров Сен-Луи: когда-то они с женой жили на площади Вогезов и часто по вечерам гуляли под руку по острову.

У ворот, выкрашенных в зеленый цвет, он позвонил. Вдоль тротуара стояли машины, почти все – самых шикарных марок. В воротах открылась маленькая дверца.

– Господина Батийля, пожалуйста, – сказал Мегрэ в маленькое окошко.

– Третий этаж, налево, – кратко ответил заспанный женский голос.

Комиссар вошел в лифт; вода, стекавшая с его пальто и брюк, образовала лужу у ног. Дом, как большинство зданий на острове, был перестроен заново. Стены были из белого камня, повсюду резные бронзовые торшеры. На мраморной лестничной площадке лежал соломенный коврик с большой красной буквой «Б».

Мегрэ нажал кнопку и где-то очень далеко услышал звонок; прошло довольно много времени, прежде чем бесшумно отворилась дверь. На него с любопытством смотрела молоденькая горничная в кокетливом форменном платье.

– Мне нужно поговорить с господином Батийлем.

– С отцом или сыном?

– С отцом.

– Господа еще не вернулись и не знаю, когда вернутся. – Увидев полицейский жетон, она осведомилась: – В чем дело?

– Комиссар Мегрэ, полиция.

– И вы пришли к хозяину в такое время? Он вас ждет?

– Нет.

– Это настолько срочно?

– Это важно.

– Но уже почти полночь. Хозяин с женой в театре.

– В таком случае они должны скоро вернуться.

– Если потом не пойдут ужинать с друзьями. Так часто бывает.

– Господин Батийль-младший ушел вместе с ними?

– Он никогда не ходит вместе с ними.

Мегрэ почувствовал, что горничная в затруднении. Она не знала, что с ним делать, а он, видимо, выглядит довольно жалко: вода течет с него в три ручья. Он заметил просторный холл, выстланный голубовато-зеленым ковром.

– Раз это вправду так срочно… – решилась она. – Давайте пальто и шляпу. – Потом с тревогой взглянула на его башмаки, но не осмелилась попросить его разуться. – Сюда, пожалуйста.

Повесив одежду в гардероб, она опять заколебалась, но так и не пригласила Мегрэ в большую гостиную, расположенную по левую руку.

– Не подождете ли здесь?

Он прекрасно ее понимал. Квартира была шикарная, по-женски изысканная. В гостиной белые кресла, на стенах Пикассо голубого периода, Ренуар и Мари Лорансен.