Здесь и возникает главная трудность: как использовать систему психоанализа для политической мысли. Фрейдистов заботит неприспособленность отдельных индивидуумов к другим индивидуумам и к конкретным обстоятельствам. Они предположили, что если бы можно было вылечить душевные расстройства, то исчезла бы путаница в понимании. Но общественное мнение имеет дело с фактами косвенными, неявными и малопонятными, очевидностью там и не пахнет. Ситуации, на которые ссылается общественное мнение, известны лишь как мнения. При этом психоаналитик почти всегда исходит из того, что окружающая среда познаваема, а если и непознаваема, то, по крайней мере, допустима для любого незамутненного разума. Такое предположение – проблема для общественного мнения. Вместо того, чтобы принимать за данность среду, которая уже известна, социального аналитика больше всего интересует изучение того, как осмысляется более значимая политическая среда и как это можно сделать лучше. Психоаналитик исследует адаптацию к понятию Х, которое он называет средой, а социальный аналитик исследует понятие X, которое он называет псевдосредой.

Социальный аналитик окончательно и бесповоротно в долгу перед новыми направлениями в психологии, причем не только потому, что при правильном применении они великолепно помогают людям при любых обстоятельствах быть независимыми, но и потому, что изучение сновидений, фантазий и рациональных объяснений пролило свет на то, как устроена псевдосреда. Однако предполагать он не умеет, поскольку выбирает в качестве критерия либо то, что называется «нормальной биологической карьерой»[15] в рамках существующего общественного строя, либо карьеру, «свободную от религиозного давления и догматических условностей» извне[16]. Что означает для социолога нормальная социальная карьера? А человек, свободный от давления и условностей? Критики консервативного толка, разумеется, исходят из первой мысли, а романтически настроенные – из второй. В результате они принимают без обсуждения и доказательств целый мир. И фактически говорят, что общество – это то, что либо соответствует их представлению о норме, либо то, что соответствует их представлению о свободе. Обе идеи всего лишь общественные мнения, и хотя психоаналитик как врач, наверное, может их допускать, социолог не вправе рассматривать результаты существующего общественного мнения в качестве критериев для изучения общественного мнения.

До мира, с которым нам приходится иметь дело с точки зрения политики, нельзя дотянуться, его нельзя увидеть и сложно познать. Его приходится изучать, описывать и представлять в голове. Человек – не аристотелевский бог, созерцающий все сущее одним взглядом. Он – результат эволюции, существо, способное охватить лишь часть реальности, достаточную, чтобы суметь выжить, и урвать себе немного озарения и счастья, самую толику, которая на шкале времени оказывается парой мгновений. И это же самое существо изобрело способы видеть то, что нельзя увидеть невооруженным взглядом, слышать то, что не в состоянии услышать ухо, измерять как огромные, так и бесконечно малые массы, считать и раскладывать больше предметов, чем можно запомнить. Он учится понимать умом гигантские части мира, которые он никогда не смог бы ни увидеть, ни потрогать, ни понюхать, ни услышать, ни удержать в памяти. Шаг за шагом он создает у себя в голове достоверную картину недоступного для него мира.

Те характеристики внешнего мира, которые имеют отношение к поведению других людей, поскольку их поведение пересекается с нашим, от нас зависит или представляет для нас интерес, мы называем общественными делами. Картинки в головах людей, то, как они рисуют самих себя, других людей, их потребности, цели и взаимоотношения, составляют общественные мнения, мнения членов общества. Зато те картинки, на которые оказали влияние группы людей или отдельные лица, действующие от имени групп, являются Общественным Мнением с большой буквы. Поэтому в последующих главах мы для начала выясним кое-какие причины, позволяющие внутренней картинке так часто вводить людей в заблуждение в отношениях с миром внешним. Во-первых, рассмотрим главные факторы, ограничивающие доступ людей к фактам. Это умышленная цензура, ограниченные социальные контакты, относительно небольшой промежуток времени, когда человек может уделять внимание общественным делам, искажения, возникающие поскольку события нужно уложить в очень короткие сообщения, проблема выразить сложный мир при помощи скудного словарного запаса и, в конце концов, страх столкнуться лицом к лицу с фактами, потенциально угрожающими заведенной рутине.

От анализа более или менее внешних ограничений перейдем к вопросу о том, как на слабую струйку данных, получаемых извне, влияют накопленные образы, сформированные ранее мнения и предрассудки, с помощью которых эти данные интерпретируются, дополняются и которые, в свою очередь, настраивают фокус нашего внимания и само наше зрение. Затем приступим к рассмотрению, как ограниченные данные извне, сформированные в шаблон из стереотипов, отождествляются у отдельного человека с личными (в его восприятии и понимании) интересами. И, наконец, исследуем процесс оформления мнений в то, что именуется Общественным Мнением, как появляется воля нации, мнение группы, общественная цель – название неважно.

Первые пять частей книги носят описательный характер. В дальнейшем приводится анализ традиционной демократической теории общественного мнения. Суть доводов заключается в том, что демократия в ее первоначальном виде никогда серьезно не сталкивалась с проблемой, которая возникает, поскольку картинки в головах людей не соответствуют по умолчанию внешнему миру. А затем, поскольку демократическую теорию критикуют философы-социалисты, мы разберем наиболее глубокие и логичные из претензий, выдвинутых гильдейскими социалистами Англии. Я ставлю задачу выяснить, учитывают ли эти реформаторы основные трудности общественного мнения. И прихожу к выводу, что – как и ранние демократы – они эти трудности игнорируют, поскольку также предполагают загадочное наличие в сердцах людей знания о недосягаемом для них мире.

Я настаиваю, что представительное руководство, неважно, в политике (в ее обычном понимании) или в компании, не может успешно работать, вне зависимости от того, как его избрали, если нет рядом независимой экспертной организации, которая разбирает и объясняет неявные факты для тех, кто должен принимать решения. Соответственно, я пытаюсь обосновать, что серьезное принятие принципа, согласно которому личная картинка должна дополняться трактовкой неявных фактов, само по себе дало бы возможность адекватной децентрализации и позволило бы выйти за пределы той непригодной и несостоятельной выдумки, которую все мы должны принимать в качестве авторитетного мнения. Существует мнение, что с прессой все очень запутано, поскольку и оппоненты, и защитники ждут, что пресса этот вымысел вскроет, восполнит все то, что не было предусмотрено теорией демократии; причем читатели уверены, что это чудо свершится без каких-либо затрат или трудностей с их стороны. Демократы считают газеты чудесным снадобьем, лечащим их собственные пороки. Однако анализ природы новостей и экономической основы журналистики показывает, что газеты неизбежно и неминуемо отражают – а потому в большей или меньшей мере усиливают – несовершенство организации общественного мнения. На мой взгляд, пресса должна стать выразителем общественного мнения вместо того, чтобы навязывать ему точку зрения извне, как это происходит сегодня. Мне представляется, что такое устройство – задача, которую в первую очередь должна решать политическая наука, поскольку она уже доказала, что умеет формулировать мнение до принятия решения, в отличие от защитника, критика или журналиста, которые формулируют мнение после. Я пытаюсь обозначить, что та растерянность, какую испытывает и правительство, и компании, играет на руку политической науке, дает ей возможность обогатиться и послужить обществу. А еще я, конечно, надеюсь, что страницы этой книги помогут ярче обрисовать себе эту возможность и, следовательно, более осознанно ее использовать.