Примерно такая сцена разыгралась в сенате США. Утром 29 сентября 1919 года за завтраком кто-то из сенаторов прочитал сообщение в «The Washington Post» о высадке американских морских пехотинцев на побережье Далмации. Газета сообщила:
ФАКТЫ И ТОЛЬКО ФАКТЫ
«Установлены следующие важные факты. Приказы контр-адмиралу Эндрюсу, командующему американскими военно-морскими силами в Адриатике, поступили от британского адмиралтейства через Военный совет и контр-адмирала Кнаппа в Лондоне. У министерства ВМС США подтверждения не запрашивали…»
ДЭНИЭЛСА НЕ ПОСТАВИЛИ В ИЗВЕСТНОСТЬ
«Нельзя не признать, что мистер Дэниэлс оказался в специфическом положении, когда дошли телеграммы, в которых сообщалось, что силы, которые должны были находиться под его непосредственным контролем, ведут без его ведома самые настоящие боевые действия. Стало ясно как день, что британское адмиралтейство может отдать приказ контр-адмиралу Эндрюсу действовать от имени Великобритании и ее союзников, поскольку ситуация потребовала жертв ради сдерживания сторонников д’Аннуцио».
«А еще стало понятно, что в соответствии с планом новой Лиги Наций иностранцы будут иметь возможность руководить американскими военно-морскими силами в чрезвычайных ситуациях с согласия министерства ВМС США или без оного…» и т. д. (курсив мой. – У.Л.).
Первым сенатором, предоставившим комментарий, становится мистер Нокс из Пенсильвании. Он с негодованием требует провести расследование. У мистера Брандеги из Коннектикута, который выступил следом, негодование спровоцировало доверчивость. Тогда как мистер Нокс, возмущаясь, желает выяснить, настоящий ли этот доклад, мистер Брандеги всего тридцать секунд спустя интересуется, что произошло бы, если бы морских пехотинцев убили. Мистер Нокс, переключившись на этот вопрос, забывает о своем требовании провести расследование, и отвечает: если бы погибли американские морские пехотинцы, началась бы война. Настрой полемики пока не ясен. Дебаты продолжаются. Мистер Маккормик из Иллинойса напоминает сенату, что администрация Вильсона имеет склонность развязывать мелкие несанкционированные войны, и повторяет шутку Теодора Рузвельта о «борьбе за мир». И снова дебаты. Мистер Брандеги замечает, что пехотинцы действовали «по приказу какого-то Верховного Совета», но он не припомнит, кто представляет в названном органе США. Этот Верховный Совет не прописан в Конституции США. Поэтому мистер Нью из Индианы предлагает принять резолюцию с требованием установить факты.
Сенаторы хотя и туманно, но осознают, что обсуждают слухи. Будучи юристами, они еще помнят, что слова должны быть подкреплены доказательствами. Однако, люди активные, они уже полны негодования по поводу того факта (и это вполне оправданно), что американских морских пехотинцев отправило на войну какое-то иностранное правительство, притом без согласия Конгресса. Эмоционально они хотят в это верить, поскольку они – республиканцы, противодействующие Лиге Наций. Что распаляет лидера демократов, мистера Хичкока из Небраски. Он защищает Верховный Совет: тот действовал на основании чрезвычайных полномочий, обусловленных войной. Мир до сих пор не заключен, поскольку его оттягивают республиканцы. Поэтому предпринятые действия необходимы и законны.
Теперь уже обе стороны полагают, что отчет правдив, а выводы, к которым они приходят, основаны на их приверженности партии. При этом столь экстраординарное предположение дискутируется в рамках принятия резолюции по установлению истинности самого предположения. Ситуация вскрывает, что даже квалифицированные юристы втягиваются в конфликт, не дождавшись официальных отчетов. Они выдают реакцию моментально. Вымысел принимается за правду, поскольку вымысел крайне необходим.
Спустя пару дней из официального отчета выяснилось, что морские пехотинцы никуда не высаживались ни по приказу британского правительства, ни по приказу Верховного Совета. Они не сражались с итальянцами. Они прибыли по просьбе итальянского правительства для защиты итальянцев, а итальянские власти официально поблагодарили американского командующего. Морская пехота не вступала в конфронтацию с Италией, а действовала в соответствии с установившейся международной практикой. И Лига Наций ни при чем.
Местом действия здесь выступила Адриатика. Картинку происходящего в головах сенаторов создал (в данном случае, скорее всего, с целью ввести в заблуждение) человек, которого заботила вовсе не Адриатика, его интересовало поражение Лиги. Реакцией на эту картинку стало еще большее усиление партийных разногласий по поводу Лиги.
Сейчас не столь важно, всегда так работает сенат или этот случай был исключением. Нет смысла сравнивать сенат с палатой представителей и с другими парламентами. В данный момент я хотел бы поразмышлять лишь о разворачивающемся во всем мире спектакле, в котором люди воздействуют на окружающую среду, движимые стимулами из своей псевдосреды. Ведь когда полностью признано умышленное мошенничество, политическая наука все же должна объяснить, почему каждая из двух воюющих наций убеждена, что действует в целях самообороны, и почему представители двух враждующих классов убеждены, что именно их класс выражает общие интересы. Они живут, можно сказать, в разных мирах. Точнее, живут-то они в одном, но думают и чувствуют в разных.
Именно к этим особым мирам, именно к этим частным или групповым, классовым, провинциальным, профессиональным, национальным или конфессиональным артефактам и адаптируется политически человечество в «великом обществе»[12]. Все их многообразие и сложность не поддается описанию. Тем не менее эти вымыслы в значительной степени определяют политическое поведение людей. Следует, вероятно, задуматься о пятидесяти независимых парламентах, состоящих по крайней мере из ста законодательных органов. К ним присоедините не менее пятидесяти иерархически выстроенных региональных и городских собраний, которые вместе со своими исполнительными, административными и законодательными органами и представляют на земле формальную власть. Причем сложность и мудреность политической жизни этим не ограничивается. Ведь в каждом из бесконечных центров власти есть партии, а в каждой из партий тоже есть иерархия, разветвляющаяся на классы, секции, группировки и кланы. И внутри каждой такой ячейки находятся конкретные люди, политические деятели, каждый из которых плетет вокруг себя сеть из связей и воспоминаний, страха и надежды.
Так или иначе, часто по заведомо невразумительным причинам, в результате перевеса власти, компромисса или голосования по договоренности из этих политических органов вырастают команды, которые бросают на передовую войска или заключают мир, призывают воевать, облагают налогом, высылают из страны, сажают в тюрьму, защищают собственность или ее конфискуют, поощряют один вид деятельности и ставят преграды другому, содействуют иммиграции или ей мешают, повышают качество коммуникации или подвергают все цензуре, учреждают учебные заведения, создают флот, торжественно провозглашают «политический курс», воздвигают экономические барьеры, провозглашают право собственности или его аннулируют, подводят один народ под власть другого или отдают предпочтение одному классу по отношению к другому. Для любого из перечисленных решений в качестве доказательства принимается определенное мнение относительно фактов, определенный ракурс, под которым рассматриваются данные обстоятельства. Но какой это ракурс, чье это мнение, почему именно оно?
И даже таким пониманием политической структуры не исчерпывается ее реальная сложность. Формально она существует в социальной среде, где есть бесчисленное множество крупных и мелких корпораций и институтов, национальных, региональных, городских и пригородных структур, которые зачастую принимают решение, регистрируемое впоследствии политическим органом. На чем основаны такие решения?
