И вдруг Донин густой малиновый голос взлетел над столами, взбудоражил, взволновал. Другие подхватили, и песни загремели на всю округу. Наверное, и в Козловке было слышно. Деревни оцепенели от изумления: уже третий год не собирались на толоки и на гулянки, одичали, забыли, как празднуют и поют. Только молодежь устраивала посиделки в школе, но у них уже совсем другие песни пошли — городские, военные.
Подходили к их двору издали полюбоваться и послушать. Хозяева приветливо махали и зазывали к себе. Гости жадно разглядывали фундамент и бревна.
— Конечно, так можно строиться! — с горечью сказала одна молодушка из Голодаевки.
— А кто вам мешает, делайте и себе так.
И с тех пор пошли у них толоки одни за другими. Одни были победнее, другие побогаче, но ходили ко всем. Люди тогда еще были отзывчивые, жалостливые, помогали охотно, особенно вдовам и многодетным солдаткам. Дом потихоньку рос и рос. Утром приходили и старики и возились на стройке. Прибегали с фермы мать с Настей и бросались — на огород. Вскопать под лопату сорок соток, посеяться без лошади не простое дело, а не посеешь — некому будет в доме жить, никто их не накормит, никому они не нужны.
Оказалось — нужны. Весной о них окончательно вспомнили: что же это вы, товарищи крестьяне, все об себе да об себе, о своей головушке, а кто будет страну кормить, война еще идет, солдаты тоже есть хотят. Прислали нового председателя. И новый председатель сказал строго — сначала колхозное посеять, потом свое! Двух колхозных кляч отправили в район за семенной картошкой. А тут срочно приказали забрать семенное зерно из Мокрого. Ну что ж, лошади в разъездах, нарядили баб таскать это зерно на себе: берите, бабы, по мешку и айда! Машина только до Мокрого дошла, а до нас не выдюжила, распутица.
Собрались бабы, мешки за спину и зашагали в Мокрое. Кто в валенках с калошами, а большинство в лаптях. Как хорошо, дружно началась весна, в конце апреля уже парило, земля быстро подсохла, и они загадывали — ну, в начале мая отсеемся. Не тут-то было! Черемуха позвала зиму обратно. Зима вернуться не вернулась, а оглянулась на них. Как только зацвела черемуха, ударили заморозки. Приходилось два раза топить печку в землянке, это в мае месяце! Холод можно было пережить, но который день подряд небо сочилось нудным дождем со снегом. Дорога раскисла как квашня. Пока дошли до Мокрого, у Танюшки лапти расплелись. А еще обратно шагать пять километров с такой ношей. Анюта пожалела, что увязалась за матерью. Все девчонки пошли, и ей захотелось помочь, отсыпать из мамкиного мешка хотя бы немножко в котомочку.
Раньше ходили в Мокрое как на праздник, в церковь или на базар. Всю дорогу не затихал бабий гомон, песни. Нарасскажут такого, что весь год будешь вспоминать. Как же не похож был этот поход за семенами на довоенные! И разговоры тянулись все нудные, колхозные: на чем это начальство собирается пахать нынче, не кони, а доходяги, они и плуг не потянут; а в Мокрое, говорят, прислали на пахоту двух битюгов немецких, что кони ученые, идут по борозде, как по ниточке; а нам придется на себе плуг тягать, бабы, больше не на ком; Карп Василич, новый председатель, был в Починке секретарем сельсовета, перед войной перевели его в район, обходительный такой старичок, ласковый, стелет мягко, а спать дюже жестко, все с сочувствием, с душой — «что же делать, трудно, а работать-то надо, бабоньки» — и в три погибели гнет, знает свое дело, всю жизнь в воеводах проходил Карп Василич.
Все «Карп Висилич да Карп Василич»! Как тех битюгов немецких, их с борозды не свернешь. Никто из них не спросил: бабы, а зачем нас погнали в такую распутицу, ведь зерно не завтра нужно, вернутся лошади со станции, погода восстановится? Пришли они домой чуть живые. На обратном пути их еще и дождь как следует прихватил. Затопили печку и весь вечер сидели возле нее, нахохлившись.
Когда укладывались спать, Анюта вдруг подумала вслух:
— Наш батя никогда бы так не сделал. Зачем мы тащили мешки, надрывались, когда можно было за одним разом на лошадях привезти, когда погода восстановится.
Мать, прежде чем погасить лампу, удивленно поглядела на нее:
— Как это зачем? Звонили с Мокрого, приказали срочно забрать.
А Настя хохотнула: лошадей, может, пожалел Карп, а бабы что будут делать, это ж дармовое тягло. Бараны вы, а не тягло, сердито думала Анюта, поворачиваясь к ним спиной. В ней вдруг зароптало незнакомое раньше возмущение и против настиных шуточек, и против мамкиной рабской покорности. Она верила: стоило бабам немного пошуметь и вразумить Карпа — Карп Василич, что ж ты делаешь, людей надо беречь — и он бы обязательно одумался.
Начали пахать. Председатель и личных лошадей отобрал на пахоту. Домнин батька слезно молил — хотя бы на ночь оставлять коня, но Карп Василич и слушать не стал. И правильно напророчили бабы: кроме как на них пахать не на чем. На каждую голову бригадир норму наложил — сотку в день под лопату вскопай, ползком, а сделай. Доярок сначала не трогали, потом стали гонять и доярок, и на них нормы наложили, поменьше, чем на других. Карп совсем помешался на плане, чтобы план вытянуть, он всю школу на сев бросил, и учителей и старшеклассников.
Тут уж самая терпеливая Анютина мамка зароптала. Пороптала, пороптала тихонечко дома — и легче стало. А Настя куда только не посылала Карпа, да так громко, чтоб все слышали. Теперь на свой огород у них и часа не оставалось — с фермы на поле, с поля на ферму. Одни Анюта с Витькой копали понемножку под грядное. Как-то видят они — бабы на корове пашут, все-таки быстрее, чем под лопату. Запрягли и свою Суббоню, мамка стала за плуг, Настя тянет за узду. Суббоня сначала не поняла, чего от нее хотят, головой замотала и ни с места. А когда до нее дошло, подняла рога и затрубила, возмущенно так затрубила — совесть у вас есть? Но пришлось ей, голубушке, и пахать, и дрова на себе возить. Потом зашла соседка Алена и говорит им:
— У меня тоже корова норовистая, да и жалко животинку, давайте скооперируемся — моя сестра да мы втроем запрягемся…
— Скотину она пожалела, а себя значит не жалко, — ворчала Настя.
Скооперировались, и так вспахали на себе три огорода. Алене и картошки дали на семена, жалко ее: двое маленьких детей, мужика убили еще в сорок первом. Как-то Танюшка в школу не пришла. Анюта сразу после занятий решила проведать, что случилось. А ничего не случилось, они огород пахали и тоже на себе. Двое братьев да мать впряглись в упряжку, а Танька за плугом шла. Анюта поглядела издали, голову повесила и пошла домой. Их с Витькой берегли, не заставляли плуг тягать.
Наскоро перекусила Анюта и на огород с лопатой. И Витьку погнала. Настя сделала ему веревочный мячик, и он целыми вечерами бегал с мальчишками по улице, лупил по мячу дочечкой-битой. Не время сейчас для лапты, летом наиграешься, отчитала его Анюта. Они с Витькой порядочный кусок огорода вскопали лопатами. Мать надеялась посадить и капусты, и огурчиков, и луку, все как у бабули было. Любаша обещала подвезти семян.
Как ни стращал Карп, все равно колхозники украдкой копали свои огороды. Только когда завиднелся край у пахоты, наконец, починили ребята старенький трактор. Бабы обрадовались — значит, будет им подмога, вдруг Карп смилуется и разрешит допахать огороды на железном коне. Вечером Настя принесла новость — молодые трактористы поругались в конторе с председателем. Васька, их сосед, ему всего шестнадцать, но он до войны пахал с батькой, возле него и научился. Сережка с Прилеп, тоже сын тракториста. Домнин брат учился на курсах трактористов до войны. И еще один парень с Рубеженки, демобилизованный танкист. Вот они вчетвером долго возились и из ничего собрали этот трактор. Пахали на нем день и другой. Вдруг заявляются к Карпу.
— А женишок твой такой смелый! — поддразнивала Настя крестницу. — Говорит Карпу: «Карп Василич, разрешите по ночам пахать свои огороды». Карп на него как вытаращится, у него зенки выпуклые, как у рака: «Ну, ребятки, чего вы захотели, когда это было, чтоб на тракторе пахали огороды, это запрещено, где я вам горючки наберусь?» Ему бесполезно напоминать, черту лысому, что у баб кровавые мозоли на руках, столько они ему горючки сэкономили. Ребята разозлились: кому все можно, Карп Василич, а нам нет, бригадир втихаря ночью пашет на колхозной кобыле, дочке вспахал огород. Карп набычился, руками в стол уперся — разговор окончен, ребята! Так и выкатились ребята на крыльцо ни с чем. Васька с Сережкой грозились — уедем, после школы и года не останемся, сразу завербуемся на стройку, пускай Карп сам пашет на тракторе.
