Анюта оделась и тихо выскользнула из землянки. Мамкины слезы и Настины причитания ей не перенести, забратают они ее, как корову за рога, и поведут на станцию. Им не понять, что она не только не хочет — не может уехать. Как говорила бабушка Аринушка — моченьки моей не хватит. Поэтому Анюта решила спрятаться и переждать. В школу в этот день не пошла, посидела у Дони, почитала Феденьке сказки из старого букваря. Потом наведалась к деду Устину, никому в голову не придет ее искать у деда с бабкой. И только когда короткий ноябрьский денек приготовился угасать, она решила — пора. С высокого прилеповского холма оглядела дорогу на Мокрое. Пусто. Уехала Любаша к своему хорошему человеку.

Как-то перед войной Анюта подслушала разговор. Сестра нашептывала своей задушевной подруге: «я его не люблю даже, я его о-бо-жаю». У Анюты дыхание перехватило, и где только Любка нашла такое слово, наверное, в книжке вычитала. Обожаю! Нет, она не просто любила свою старшую сестру, она ее обожала, восхищалась ею и… немножко боялась. И вот даже не простилась, не обняла Любашу.

— Ах ты хитрованка, так схоронилась, что всю деревню обрыскали и не нашли! — вдруг завопила Настя у нее за спиной. — Девки, скажите вы ей, какая она дура.

Тихо подкралась Настя. И девчонки всей гурьбой ходили искать ее. Лизка вытаращилась, как будто год не видала: не могла она поверить, что можно по своей воле отказаться от города. Они себе невесть чего напридумывали про эту городскую жизнь. А Анюта почему-то побаивалась города. Подхватили и повели Анютку домой. И всю дорогу Настя тараторила, что мамку чуть карачун не хватил, а Любка грозилась скоро вернуться и задать ей! Сейчас уже к Мокрому подбегает, заночует там у подруги, а утром почтарь едет на станцию. А навстречу им бежал Витька. Мордашка счастливая! Что бы там Настя ни говорила, а мать с Витькой рады радешеньки, что она осталась. Конечно, рано или поздно придется им с Витькой уезжать в город, но когда еще это будет.

Лес им выписали в конторе, лесу бери, сколько хочешь, стройся! Но надо же этот лес привезти, а на чем? Домнин батька обещал раз-другой дать лошадь, но они сами лес на хату возили, и у них в деревне полно родни. Хорошо, что дед Устин их не бросал. Это он Анюте с Витькой дед, а матери приходился двоюродным дядькой, немалая родня. С утра дед искал подходящие лесинки, валил, очищал от веток, а вечером прибегали со стройки мать с Настей. Их то на школу, то на ферму гоняли как подсобную силу. Наспех похлебав щей, мать уже торопила Настю:

— Не разнеживайся, кума, потом труднее будет встать, до ночи успеем две лесинки приволочь, пойдем- пойдем!

Настя плашмя валилась на сундук, свесив на пол руку.

— До ночи! — кричала она возмущенно, не открывая глаз. — Уже ночь на дворе, Сашка! Ты же конь, а не баба, где ж мне за тобой угнаться, ты ж не забывай, я на десять годов тебя старше.

Сашка и не забывала и давала куме чуть полежать. Но недолго. Она знала, как Настю поднять — не уговорами, а шутками.

— Знаешь, что про тебя кум говорил?

При упоминании о крестном Настя оживала, распахивала в потолок глаза.

— Моя, говорил, Настена такая валяка, такая валяка, чуть отвернешься, она уже хлоп — и лежит, если б бригадир не гнал на работу, она бы весь день на печке пролежала.

— Вот как вы меня с кумом обговаривали! — Настя резко подхватывалась и охала от боли.

Жалко ее, у нее после стройки все кости болели. Никогда Анюта не догадывалась, что ее мамка такая хитрая. Чтобы Настю взбодрить, надо было хоть разок помянуть ее Федотыча, и потом уже всю дорогу до леса Настя без умолку ругала его и заодно куму, а мамка только посмеивалась и подливала масла в огонь.

— Куманек мой дорогой, да лучше ж его нет человека, другая б его на руках носила, недаром он частенько говаривал — у хорошего мужа и чулинда жена.

— Чего ж он тогда, золотой твой куманек, тридцать лет с чулиндой прожил и не сыскал себе добрую женку, или не позарился никто? — как стог сена полыхала Настя.

— Любовь зла, кума, полюбишь и Настю Вардёпу.

Крестная с ожесточением набрасывала веревку на бревно и тянула за троих. Анюта быстро поняла эту игру и помогала матери, подбадривая крестную разговорами. Странная это была пара — крестный и крестная. Сколько помнила их Анюта, они всегда спорили, ругались, а то и дрались. Но все про них говорили, что «они очень дружненько живут». Где ж дружненько, удивлялась Анюта. Настя так допекала крестного, что он, проклиная свою неудавшуюся жизнь, уходил к братьям в Козловку. Уходил навсегда, но к вечеру возвращался. Иной раз мамка мирить кумовьев, но чаще всего она опаздывала.

— Они уже сидят-посиживают рядышком, две дружечки, ужинают и разговоры ведут, — смеялась она, вернувшись от соседей.

Два года не видела Настя своего Федотыча и вдруг стала впадать в печать и напевала, сидя на лежанке: скучаю я, наверное, к смерти.

— Конечно, ты заскучала, — соглашалась мамка. — Не на кого тебе поворчать, не на ком досаду согнать.

И они начинали разговаривать о крестном. Этими разговорами Настя и питала свою душеньку. Как-то она пожаловалась Анюте на куму:

— Твоя мамка чумовая совсем меня замотала, я едва дыхаю, кажный день в лес гоняет, кажинный день, я уже одной ногой там…

Крестная не верила, что они к осени построятся, хорошо, если сруб успеют поставить. А рамы, а двери, а стекло, где все это взять, на какие деньги? А раз так, зачем жилы рвать? Можно еще год перебедовать в землянке, дождаться мужиков. Сестренки звали ее жить к себе в Прилепы. С родней ей было бы легче, беззаботней, но почему-то Настя не шла к родне, а жила с кумой и крестницей. Сестренки ее были бабы нудные и плаксивые, у них только одни разговоры — вспоминать старые беды и загадывать новые, разнюнятся, расплывутся, как квашни. Настя всегда возвращалась от них в слезах и потом несколько дней болела. То ли дело кума, вот уж кто не давал Насте «скучать». Кума над нею насмешничала и нахваливала своего дорого куманька. Настя просто на глазах здоровела от этих шуток- прибауток и жить без них не могла. И терпела, когда на нее покрикивали и гнали в лес.

Анюта с Витькой любили эти ночные походы. Луна еще только собиралась всходить, но снег излучал скудный, белесый свет, и они без труда находили протоптанные тропки и колею от саней. Ночной лес встречал их настороженно и просто цепенел от настиных криков и ругани. Анюта испуганно оглядывалась вокруг. Вот-вот появятся из самой глухой чащи Лесовой или Лесовиха и сделают Насте выговор за то, что нарушает лесной покой.

— До чего же шумливая баба, эта Настя Вардепа! — сердито скажет белый, как лунь, старичок Лесовой. — Поглядите, всех перебудила. Вот уж я повожу ее по лесу, до красных искр в глазах повожу.

Тишины и днем в лесу хватает, но зимней ночью в лесу царит такой дремучий, нерушимый покой, что оторопь берет: ни одна ветка не шелохнется, ни птица не вскрикнет, и когда снег скрипнет под ногой, сердце испуганно екает. Ни за что не пошла бы Анюта ночью в лес одна. Но никто не выходил из-за елок, не грозил Насте. И водит Лесовой заблудших только летом, иной раз по два-три дня водит по знакомым местам, а выйти человек не может, пока сам Лесовой его не отпустит. И Настю однажды водило, так что Лесовой ее знает.

Крестная с мамкой перебрасывали веревки через плечо и отправлялись в обратный путь. Анюта с Витькой подталкивали бревна палками. Сказка закончилась, осталась одна работа. Настя еще немного покричала, но скоро запыхалась и угомонилась. Сколько они так перетаскали волоком бревен, со счету сбились. Потом, когда поставили коров на ферме, в лес стали ходить только днем. Но днем уже не так было, совсем обыкновенно. К весне весь двор был загроможден лесом. Мать ходила и пересчитывала бревна, шевеля губами. Еще снег не сошел, а на нее уже лихорадка напала — и разговоры и думы только об одном — о доме. Строителей раз, два и обчелся, да и те деды. Они и фундамент до осени не осилят, не то что стены. Как-то перебирали на дворе кирпичи.