Анюта еще полюбовалась с обрыва, вспомнила почему-то чахоточную мельничиху и побежала вниз. Ее подружки выбрали укромное местечко в кустах и мудрили там над костром, подбрасывали хворосту, ворошили и дули, а костер все равно не хотел разгораться. Пока не подошел Федька Никуленков, он умел зажечь даже сырые поленья, такой был мастер. Лизка как всегда привела целый выводок своих братьев и сестер. У Анюты все подружки были повязаны младенцами. Лизку ее мать даже в школу не пускала. Учительница ходила, грозилась, но тетка Маня ей так и сказала:

— И не ходи, не проси, у меня работать некому и с детьми сидеть.

Так и отстала Лизка на три года и попала в один класс с Анютой. Училась она кое-как, в школу ходила редко, зато любила командовать. Анюта терпеть не могла командиров, ну и что ж, что Лизка их старше? Но девчонки почему-то ее побаивались. Все как у взрослых: Карпузенка ненавидят, но боятся, а Анютин отец никого не обижает, ни на кого не кричит, зато колхозники за его спиной снисходительно поговаривают, что Коля Колобчёнок хоть и грамотный, но для начальника простоват.

Танюшка уже услужливо металась у костром под Лизкины окрики. Анюта ее считала своей любимой подружкой, но была Танюшка не столько любимой, сколько жалкой. Батька их завербовался несколько лет назад на стройку и пропал. Говорят, бросил их. У Танюшки еще две сестры и брат. Бабки у них давно нет, и коровы тоже нет, одна телочка. Когда ни придешь к ним, они хлебают одну пустую тюрю с конопляным маслом. Однажды Анюта тоже в охотку похлебала, но каждый день есть такую тюрю она бы не хотела. Баба Арина часто говорила:

— Снеси им, Анют, молока, только горлачь не оставь, у них и поесть-то нечего, одна картошка.

Анюта приносила им молоко, сало, и ей почему-то было совестно перед Танюшкой. Учителя говорят, что у них все равны, бедных и богатых нет. Где же равны, подумывала про себя Анюта, неправда это, все хотела спросить у отца, почему вокруг так много бедных.

Лизка уже достала из мешка сковородку, выкатила из костра угольки. Этого дела, конечно, никому не доверила, все интересное только себе. И тут на Анюту нашло, сама удивлялась, откуда смелость взялась. Она решительно отодвинула Лизку в сторону, протиснулась к сковородке. Сало и яйца принесла она, Лизка только сковородку. Такая была договоренность, все знают, что у Колобченковых много кур, два поросенка, так почему же Анюта должна стоять в сторонке и глядеть, как Лизка жарит яишницу! И Лизка спасовала! Только набычилась и молча глядела, как Анюта раскладывает на сковороде скибочки сала, Танюшка помогала, и девчонки радостно колготились вокруг, предлагая помощь. Все были довольны, что Анюта Лизку укоротила.

Дома Анюта никогда не жарила яичницу, дома это и неинтересно. А нынче у нее пальцы дрожали от волнения, когда она кукнула на сковородку одно, другое яйцо. И под руку не болтать, обойдемся без ваших советов. Девчонки слезно молили и им дать по одному яичку. По одному дам. На желтых цыплят, разбежавшихся по огромной сковороде, была похожа эта яичница. И такую красоту вмиг разнесли по кусочку. Так набросились на еду, как будто сто лет не ели. Они с Танькой едва успели отхватить себе немножко. Не успели проглотить свою долю, как сковородку уже вымакали хлебом и вытерли досуха. Осталась только печеная картошка.

Баба Арина рассказывала, раньше на Духа варили вскладчину кашу, ячневую или пшенную. И котел был огромный, общественный. Теперь это заведение отошло, гуляли все вместе, а перекусывали по-семейному или с соседями. Мамка с батей сидели в большой компании у самой воды. По тому, как раскраснелась и расшумелась Настя, ясно было, что они успели хорошо отметить праздник. Крестный, дядя Сережа пытался женушку урезонить, но это бесполезно. Настя сама про себя говорила: мне пить нельзя, я после первой рюмки как дурная. И все равно в праздники не выдерживала и обязательно выпивала.

Недалеко от них на мельничных валунах сидела с девками Домна, лузгала семечки и хохотала. Все на нее поглядывали, когда же она поведет молодежь делать «кукушку». Домна знала, что без нее не начнут, потому и затягивала. Уже и старушки вернулись из церкви, и вот-вот могла приехать лавка из Мокрого с пряниками и сладким ситром. Домна дождется: эта лавка составит конкуренцию даже ее хороводам.

Но вот Доня решительно вскочила и затянула самую главную духовскую песню «Смиреную беседушку». Звонко и тревожно взорвался на лугу Домнин удивительный голос. Крестный только поднес кусок ко рту, вздрогнул и поперхнулся.

— Ну и голосище у нашей Доньки! — сказал он с гордостью.

Молодежь так и повалила за Домной. И Анюта с девчонками побежала, им было до смерти интересно: сейчас будут делать из березок куклу, называется она почему-то «кукушкой». Нарядят эту куклу в настоящее женское платье, поставят на лугу и будут водить вокруг нее хороводы. А к вечеру понесут кукушку на мост, зальют в речке, а вслед за ней бросят в воду березовые венки и загадают по ним на свою жизнь. Разве можно такое пропустить?

Своевольница Домна вдруг оборвала «Смиреную» и завела другую песню, девки на лету подхватили. Анюта подпевала самозабвенно, из последних силенок, и было ей гордо, что много знает духовских песен, подучилась у бабки и на гулянках. Лизка тоже разевала рот, у нее голосочек небольшой, только за другими петь. Танюшка вообще немтырь, ей никакие песни не давались, ни старинные, ни советские. Задребезжали потихоньку и старушки. Знать-то они знали эти песни, но что с них толку? Но все эти голоса и подголоски, большие и маленькие, дружно слились в один поток — и песня загремела! Тихая мельница, лужок и речка оцепенели от удивления.

Анюта, как былинка, завороженно тянулась за ярким Домниным платком. Среди безликой толпы обыкновенных людей она давно выделила для себя нескольких Необыкновенных. Их было не так уж много, наперечет. Это, конечно, — батя, баба Арина, отец Василий, нищий Самсон, дед Никодим из Дрыновки. Самсон время от времени появлялся в их краях, обходил деревни и снова исчезал. Бабка называла его «божьим человечком», подолгу с ним беседовала и своими руками укладывала его котомочку.

Дед Никодим из Дрыновки попал в необыкновенные, потому что единственный из всех деревень не пошел в колхоз! Его и пугали, и улещали, но дед стойко держал оборону и оставался единоличником. Его обложили налогами со всех сторон, и все подумали, кто со злорадством, кто с сожалением, что теперь деду точно не выжить, даже крепкому хозяину таких налогов не осилить. Но Никодим копошился на своем огороде, налоги платил, а чем питался, никто не знал.

Добрые люди помогали. Батя и его называл «осколком». Многие обыкновенные считали Самсона и деда чудиками и последними людишками, но у Анюты было свое мнение, такое же, как у бабки. Самсон ходил по миру и молился за весь мир и за нас в том числе, а дед жил по-своему, а не как все. Они просто не могли быть обыкновенными, даже если бы и захотели.

В этом Анютином списке необыкновенных людей числилась и Домна. Не потому, что разведенка. У них в разведенок только что пальцами не тыкали. Два года назад вышла Доня замуж, не по своей воле, а так — пришлось… Несла она с поля сноп ржи, все таскали курам, а поймали только Домну. Карпузенок ее прихватил с этим снопом и сказал: или пойдешь за моего Мишку или я тебя засужу. А Мишка, карпузенков племянник, был чуть с плошинкой, ни то ни се, за него ни одна девка не шла. А Домна — красивая, здоровая… Погоревали, но лучше Мишка, чем тюрьма. Сыграли свадьбу, а через месяц прибежала домой.