О старице Елене, как и при отсылке ее в Покровский монастырь в сентябре 1698 года, никто не позаботился. Место для тюрьмы назначили, солдат определили, а инструкцию о том, как кормить-поить, — не выдали. Ровно месяц длилось ее скорбное путешествие из Москвы в Ладогу под охраной Преображенского подпоручика Федора Новокщенова. 19 апреля 1718 года старица Елена оказалась в месте своего заточения в Успенском Ладожском монастыре. Единственной из прежнего окружения, кому позволили остаться рядом, была карлица Агафья, она продолжала помогать бывшей царице[42]. В спешке Новокщенову даже не определили сменщика, и первое время он сам вынужден был задержаться на службе в Ладоге, пока туда не прибыл капитан Семен Маслов. У Маслова на руках уже была подробная инструкция о том, как охранять старицу Елену, подписанная князем Александром Меншиковым 20 мая 1718 года. Первым пунктом требовалось принять бывшую царицу у гвардейского офицера и «во всем содержании ее поступать не оплошно». Было выдано распоряжение об организации «караулу при ней и около всего монастыря». Для этого в Ладогу определялся капрал из другой тюрьмы в Шлиссельбурге и отсылалась дюжина Преображенских солдат. Наконец-то было сказано о том, где брать съестные припасы (с характерной оговоркой, чтобы не было ничего лишнего): «Потребные ей припасы, без которых пробыть невозможно, без излишества, брать от ладожского ландрата Подчерткова, о чем к нему указ послан». Указ ладожскому ландрату заготовили, а отправить забыли; охраннику какое-то время пришлось кормить бывшую царицу за свой счет. Инструкция князя Меншикова устанавливала особый режим во всем монастыре; следуя букве этого документа, надо было запретить вход и выход из монастыря не только старице Елене, но и другим монахиням и священникам, становившимся такими же пленниками. От капитана Маслова требовалось «иметь доброе око, чтобы каким потаенным образом ей царице и сущим в монастыре монахиням, также и она к монахиням никаких, ни к кому, ни о чем писем отнюдь не имели, чего опасаясь под потерянием живота, смотреть неусыпно». Маслов должен был «во всем вышеизложенном ея бывшей царицы содержания поступать не оплошно, и дабы от несмотрения чего непотребного не учинилось»{225}.
Несколько месяцев жизни старицы Елены прошли под строгими караулами, пока, видимо, рутина жизни не взяла свое. Надо было заботиться о самом насущном; монастырские припасы и деньги капитана Маслова быстро истощались. Пришлось Маслову запрашивать даже свечи, ладан, церковное вино и пшеничную муку для выпекания просфор, так как монастырская жизнь остановилась. «Для ея особы», как называл капитан старицу Елену в переписке с ладожским ландратом, тоже требовалось немало: «круп гречневых, уксусу, соли, икры зернистой или паюсной, луку». Надо было оборудовать поварню, чтобы готовить еду; для этого надзиратель просил «бочки, квасные кадки, ушаты, ведра, чаши хлебные, блюда деревянные» и т. д. В середине лета, заранее, капитан Маслов напоминал и о необходимости заготовки дров на зиму. Службу свою он знал хорошо, только вот канцелярские служители волокитили дело: они всё искали в походной канцелярии князя Меншикова, где же затерялся нужный указ ладожскому ландрату. А время шло.
Первая зима старицы Елены в Ладоге была тяжелой. В январе 1719 года капитан Маслов доносил князю Меншикову: «Бывшая царица монахиня Елена поставлена в кельях того монастыря наставницы, и те кельи непокойны, высоки и студены, от чего имеет в ногах болезнь, просит милосердия, дабы поведено было построить келию низкую». Это действительно было заточение, усугублявшееся тем, что, в отличие от Суздаля, бывшая царица не могла даже ходить на службу в церковь. Прошел еще один год, а царица Евдокия по-прежнему продолжала просить о переводе в новую келью: «…потому что в сие зимнее время от стужи и от угару зело изнуревается и одержима сильною болезнию»{226}. И в тюрьме бывшая царица могла добиваться своего и не отступила, построив-таки эту келью на свои деньги. Известный Григорий Скорняков-Писарев, которому было поручено распоряжаться имуществом лиц, осужденных по Суздальскому розыску 1718 года, продал «серебро и протчие вещи» бывшей царицы Евдокии, выручив 833 рубля 5 копеек. Этих денег, присланных в 1719 году ладожскому ландрату Подчерткову, хватило, чтобы построить не только кельи царицы Евдокии, но и иеромонашескую келью и караульные помещения для офицера и солдат «за монастырем»{227}. Получается, что до этого оказались брошенными на произвол не только царица Евдокия, но и ее охрана, о «покоях» для которой тоже пришлось позаботиться самой пленнице.
На то, чтобы возобновить полный порядок монастырской жизни в Успенском Ладожском монастыре, у старицы Елены тоже ушло много времени. Сначала один за другим умерли жившие там два престарелых иеромонаха. Кровля на древнем, главном храме Успения обвалилась от ветров, и потоки воды проникали в алтарь. Лишь в январе 1723 года последовал указ Синода об отправке в Ладожский монастырь к старице Елене иеромонаха Клеоника «для священнослужения и духовности». Иеромонах Клеоник был обязан пребывать в монастыре «неотлучно». Он присягнул «по званию своему… поступать воздержно и трезвенно, со всяким благоговением и подобающим искусством, подозрительных и возбраненных действ, которые Священным Писанием и святыми правилы отречены и Его Императорского Величества указами запрещены, отнюдь не творить»{228}.
Капитан Семен Маслов так и оставался привязан к месту своей службы в Ладоге на все время пребывания там старицы Елены. Со временем они должны были как-то приспособиться друг к другу, ведь Маслов был единственным человеком, помимо карлицы Агафьи, кому дозволялось входить в келью старицы Елены. Он всем распоряжался в монастыре, следил за караулами и тем, как кормили и поили небольшой отряд солдат, охранявших бывшую царицу. Маслов передавал просьбы начальству о нехитрых нуждах пленницы, может быть, рассказывал ей что-то о том, что делается в миру. Если это еще продолжало интересовать старицу Елену. От него ли узнала она или, скорее, услышав многодневный погребальный звон над Старой Ладогой, догадалась о смерти Петра I 28 января 1725 года. Трудно даже вообразить, что она пережила в тот момент. Но времена мечтаний о возвращении во дворец для нее давно прошли, и бывшей царице приходилось думать о том, чтобы не стало еще хуже.
Политические потрясения в Петербурге действительно коснулись старицы Елены. По указу вступившей на престол императрицы Екатерины I ладожскую узницу перевели под еще более усиленную охрану в Шлиссельбургскую крепость. Поначалу перемены были вообще пугающими. Охрану царицы Евдокии усилии в несколько раз, сразу прислав 100 солдат Ингерманландского полка, располагавшегося на квартирах поблизости к Ладоге. Указ об этом был дан 4 февраля 1725 года, и одновременно были сделаны распоряжения о высылке из Шлиссельбурга в Ладогу целого отряда из 68 человек солдат во главе с Преображенским сержантом Алексеем Головиным. Они тоже поручались на время капитану Семену Маслову, от которого требовалось «караулы держать во всякой твердости». Добрым знаком была только посылка 100 рублей в ответ на прежние требования «на починку церкви и на пропитание обретающейся тамо персоне»{229}. Как видим, все распоряжения сделаны были, не дожидаясь конца сорокадневного траура по Петру. Чувствуется уверенная рука светлейшего князя Меншикова, в те переходные дни много потрудившегося, чтобы власть перешла именно к Екатерине I, а не к внуку царицы Евдокии — царевичу Петру Алексеевичу, имя которого тоже называлось в числе возможных преемников власти Петра I. Сам покойный император, как известно, не успел назвать имя следующего правителя Российской империи.
