Несколько месяцев спустя после отъезда царицы Евдокии в Суздаль о ней все-таки вспомнили и направили туда окольничего Семена Ивановича Языкова. Официально цель его миссии не оглашалась. 22 июня 1699 года была отправлена грамота архимандриту Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Варлааму с самым общим указанием на его полномочия. От монастырских властей просто требовалось, чтобы они были «во всем послушны» и помогали приехавшему в Суздаль окольничему Языкову{177}.[26] По-настоящему детали приезда Языкова выясняются только по материалам розыска о царице Евдокии 1718 года, связанного с делом царевича Алексея. Тогда-то совсем случайно и неожиданно для царя Петра стало известно, что царица Евдокия давно уже отказалась от монашеского одеяния и жила в монастыре, как в миру. Стали искать документы о посылке в Суздаль окольничего Языкова, который должен был убедить царицу Евдокию принять постриг. У властей Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря забрали сохранившуюся грамоту, чтобы приобщить ее к документам розыска. Кстати, судя по справе дьяков, грамота окольничему Языкову была выдана из Приказа Большого дворца, а это значит, что в 1699 году уход царицы в монастырь не был связан с каким-либо ее преследованием по другим, государственным делам в Преображенском приказе.
Почему царица Евдокия не приняла постриг сразу же, еще осенью 1698 года? Думается, что все объяснялось прежними причинами: царица оттягивала пострижение в монахини, как могла. Много лет спустя рассказывали, что царский окольничий на протяжении десяти недель добивался ее согласия стать монахиней (понимая, что без этого ему нельзя показаться на глаза Петру). В конце концов, уступая Языкову и избавляя монастырь от разорительных кормов, царица Евдокия согласилась сделать вид, что подчинилась его требованиям и готова к монашескому постригу{178}. Языков, видимо, сумел даже чуть быстрее исполнить свою миссию, чем считается. Уже 16 августа 1699 года из Казенного приказа в Суздальский Покровский монастырь было послано несколько видов тканей «на портищи… объяри, камки, тафты, киндяков» и, что особенно важно, «сукна черного»{179}. По-прежнему не было решено, кому дальше заботиться о содержании бывшей царицы. Условием получения денег и имущества из казны могло быть исполнение главного требования — о монашестве. Получив согласие царицы Евдокии, из Казенного приказа и выписали нужную материю для одежды будущей черницы (по документам это могли списать на комиссию окольничего Семена Языкова).
Во время Суздальского розыска 1718 года вспоминали также, что царица Евдокия выговорила для себя очень странный «чин» пострижения, если его вообще можно так назвать. Его провел иеромонах Илларион из Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря не в храме, а в келье одной из стариц — казначеи Маремьяны. При постриге большинство присутствующих, включая окольничего Семена Языкова, находились по другую сторону какой-то занавеси или пелены. Они только слышали, но не видели, как все происходило. Поносив для вида монашеское одеяние несколько месяцев, царица Евдокия снова «вернулась» в мир. А скорее всего, и не покидала его! Церковь всегда отказывалась признавать насильственный постриг, и нарушать церковные каноны никому не было позволено. Заметно, что участники подневольного пострига больше заботились не о церковной стороне дела и не о точном следовании каноническим деталям всего обряда, а о том, как побыстрее избавиться от разорительного для Покровского монастыря присутствия царского окольничего в Суздале. Иначе бы у царицы не оставался свой особый духовник и она должна была бы участвовать в службах не в своей домовой церкви, а вместе с остальными монахинями. Внешне все оставалось так, как требовал Петр, — царица Евдокия жила в монастыре, и только некоторые детали выдают, что настоящего пострига так и не было совершено.
Далее последовали почти двадцать лет пребывания царицы Евдокии, нареченной монахиней Еленой, в Суздальском Покровском монастыре. Ее печальная история, скорее всего, забылась бы и оказалась стертой из памяти, как это было с Соломонией Сабуровой, с вдовами царей Ивана Грозного и его сына царевича Ивана Ивановича и с другими знатными «пленницами», заточенными в этом монастыре и обретшими там вечный покой. Однако в нуждах политического сыска по делу царевича Алексея вся немудреная жизнь царицы Евдокии была вывернута наизнанку царем Петром. Канцелярия «Тайных розыскных дел», созданная для расследования небывалого дела о побеге царского сына за границу, конфисковала и изучила всю сохранившуюся переписку царицы Евдокии, допросила с пристрастием оставшихся верными ей людей. Погружаясь в следственные дела, историк не должен повторять путей следователей. Суздальскому розыску и его методам, вопросу об участии в нем царя Петра будет посвящена следующая глава этой книги, а сейчас попробуем рассказать о жизни царицы Евдокии в Покровском монастыре, то есть о судьбе одной-единственной женщины, жившей на рубеже XVII и XVIII веков. О том, как бывшая царица чувствовала себя за монастырскими стенами, как она искала встречи с сыном или ждала известий, редко достигавших ее закрытого мира. Оставим царя Петра Великого наедине с важными для Отечества делами — битвами под Нарвой и Полтавой, основанием и строительством Петербурга, первыми морскими победами России, созданием Сената и коллегий, административным переустройством провинций и губерний. Не будем вспоминать и всем хорошо известную историю встречи царя Петра с его обретенным «другом Катеринушкой», на которой он женился в 1712 году и которую потом короновал в императрицы. Не стоит здесь вспоминать и о детях Петра I и Екатерины I, которые, как известно, впоследствии и дадут продолжение династии Романовых. Все, что принесло славу и величие Российской империи, мало значило для извергнутой из мира несчастной женщины. Эти события проходили мимо нее.
Царица Евдокия — и это, может быть, главное, о чем надо еще предуведомить читателя, — жила по-другому, в своем замкнутом мире, со своими прежними привычками и представлениями. Находясь в монастырском заточении, она не имела понятия о тех событиях, которые присутствуют сегодня в учебниках истории. Ненависть царя Петра, полное крушение жизни, молчание об этой истории всех, кто в нее был посвящен, — такова начальная мизансцена драмы отвергнутой царицы.
«А от него государя милости нет…»
Так прошло четыре года. Пребывая в суздальском монастыре, царица Евдокия по-прежнему видела своего заступника в боярине Тихоне Никитиче Стрешневе. Благодаря ему она когда-то оказалась во дворце и — на свою беду — стала женой царя Петра. Стрешневу же царица Евдокия пишет письмо в Москву с мольбой о помощи.
О чем же она просит? О встрече с мужем царем Петром! Но почему она все еще надеется на эту встречу? Не значит ли это, что царицу когда-то обнадежили такой возможностью? Конечно, она мечтает и о встрече с сыном, встрече со своими родственниками, а еще просто о том, чтобы о ней вспомнили и позаботились. Ее единственное известное письмо боярину Тихону Стрешневу написано около 1703 года. В нем раскрываются особенности речи царицы Евдокии — замена букв «д» на «т», «п» на «б», «г» на «к», «з» на «с». Это развившееся косноязычие объясняется тем, что человек, постоянно пребывающий в молчании, со временем начинает писать слова так, как слышит их внутри себя. И кажется, что она писала, сдерживая рыдания, а на бумаге остались даже следы от слез прежней жены царя Петра — «Дуньки»:
«Тихан Микитич, здравствуй на множество лет.
Пожалуй, умилосердися надо мною бетною, поброси у государя милости. Долго ли мне так жить, что ево государя ни слышу, ни вижу, ни сына своего. Уж мое[м]у бетству пятой кот, а от него государя милости нет.
