Вероятно, посол Гвариент не счел нужным посвятить секретаря посольства во все ставшие ему известными детали и в самом общем виде рассказал о циркулирующих «слухах». Как видно из его собственной депеши в Вену, датированной 2 (12) сентября 1698 года, в действительности Гвариент был точнее осведомлен о том, что встреча царя Петра и царицы Евдокии все-таки состоялась. Посол Гвариент, зная о встречах Петра с «монсовой дочерью», конечно, догадывался о том, почему царь больше не хотел видеться наедине со своей женой-царицей. Но опасался поверять все бумаге и поэтому написал вполне нейтрально о встрече царя Петра с царицей «для приветствования». Расшифровать же этот несложный эзопов язык, сопоставив его с прежними известиями Гвариента, в канцелярии цесаря большого труда не составляло. Хотя бы даже по странным деталям такого «приветствия» после почти полуторагодовалой разлуки.
Посол описывал сначала посещение царем Петром сына в Кремле, а потом вызов царицы Евдокии в Преображенское, где царь принял ее не в своем дворце, а в «чужом доме» (точно так же записал Корб). Что это был за дом, Гвариент в итоге тоже узнал: по его словам, это был дом «здешнего начальника почт». Очевидно, речь идет о думном дьяке и первом русском почтмейстере Андрее Виниусе, участнике Всешутейшего собора и одном из доверенных лиц царя{162}.
Царицу Евдокию, наверное, ждало потрясение, когда она встретила мужа, одетого в чужое для нее немецкое платье. За полтора года отсутствия в России Петр должен был сильно измениться. Но никакие неожиданности не смогли сломить духа этой сильной женщины; четыре часа, проведенные, по словам Гвариента, «в тайной беседе»{163}, окончились ничем, Петр не достиг желаемого согласия на постриг жены в монастырь. 31 августа царь снова приехал в Кремль для того, чтобы приветствовать патриарха Адриана. Патриарх был болен и не мог сам явиться к Петру. Царя должно было интересовать: почему никто из духовных не выполнил его указ об отправке строптивой царицы Евдокии в монастырь. Депеши посла Гвариента и записки Корба в описании этой встречи являются плохим подспорьем из-за ряда неточностей и преувеличений. Говоря о патриархе, который якобы едва откупился от царского гнева уплатой многих сотен рублей, или о привезенных в Преображенское для розыска попах, они передавали какие-то бытовавшие в то время слухи, напрасно связывая их с делом царицы Евдокии. По справедливому мнению М.М. Богословского, к розыску тогда были взяты не те попы, которые не смогли исполнить распоряжение об «уговоре», а священники мятежных стрелецких полков{164}.
Петр так и не простил царице ее упорства. Но следуя в своем рассказе за депешами Гвариента и полностью доверяя им, не делаем ли мы ошибки? Ведь беспристрастные дворцовые документы свидетельствуют и об отпуске «в хоромы» царицы Евдокии «сукна, тафты» и прочих товаров 2 сентября 1698 года, то есть после ее встречи с царем Петром{165}. Может быть, речь шла даже о царском распоряжении? В итоге, как известно, царь Петр все равно решил дело по-своему. Он совсем не хотел, чтобы царица и дальше оставалась во дворце. Но существовал и главный вопрос: что будет с царевичем Алексеем? Петр распорядился просто, передав сына от матери на воспитание своей сестре царевне Наталье Алексеевне. Уже 20 (30) сентября, как записал в своем дневнике Иоганн Корб, «царевич посетил царя в Преображенском с любимейшею сестрою царя Наталией»{166}.
В то же самое время царь начинал втягиваться в стрелецкий розыск. Петр многое узнавал о стрельцах, желавших вместо него «на царство выбрать государя царевича», о том, как мятежники хотели бить челом в его отсутствие царицам Прасковье и Евдокии, царевичу Алексею и сестрам-царевнам, в первую очередь Софье{167}. В Москву уже свозились из разных мест для нового следствия несчастные стрельцы четырех полков, устроивших выступление летом 1698 года. И эти стрельцы вместе с их прежними начальниками Лопухиными крепко оказались соединены у Петра в одно ненавидимое целое.
Следователи Петра I установили причастность царевны Софьи к выступлению стрельцов. А еще — ее сестры царевны Марфы, имевшей неосторожность передать Софье новости о появлении стрельцов в Москве и их готовности к возмущению. Стрелецкий розыск, проникший до самого «Верха» и коснувшийся царевен и дворцовых служителей, не предвещал ничего хорошего царице Евдокии. Она могла понимать, что царь только на время оставил ее своим вниманием, а на самом деле вокруг нее сжимается кольцо розыска, предвещавшее новую встречу с «монстрой» Ромодановским. В дневнике Корба осталась запись, из которой можно понять, насколько близко следствие подобралось к самой царице Евдокии: «…все друзья царицы призваны в Москву по неизвестной причине, но все же это считается дурным предзнаменованием, так как в городе распространился вполне определенный слух о расторжении брака с царицей»{168}. Так и произошло. Решение об отправке на житье в монастырь стало для нее лучшим выходом, чем возможные обвинения ее самой, ее «друзей» или родственников в связи со стрелецким делом. Смягчить участь царицы Евдокии могло только ее согласие с волей Петра I. И она подчинилась.
23 сентября 1698 года генерал Патрик Гордон поехал вечером в Преображенское, но «тщетно» пытался там что-нибудь сделать из намеченного им. Согласно записи в его «Дневнике», весь царский двор был занят арестом приверженцев («adherents») царевны Софьи и «отправкой царицы в монастырь» («putting the Zarina in the convent»){169}. Гордон всегда точен в датах, поэтому ему можно верить. Утренняя служба в память Зачатия Иоанна Предтечи 23 сентября обычно заканчивалась празднично, но она оказалась последней для царицы Евдокии. Праздник обернулся для нее тяжелым испытанием, разрушившим ее прежнюю жизнь. Прежде всего она съездила и попрощалась с сыном, оставленным на попечении царской сестры Натальи Алексеевны, и только после этого покинула царский дворец. На этот раз Гвариент, сообщавший имперскому двору о состоявшемся деле, был более красноречив. Он описал, как «царевич был отнят у царицы единоутробною и любимейшею сестрою царя Наталией и, как носится слух, будет вверен попечению князя Бориса Алексеевича Голицына». Гвариент приводил детали той «тайной» беседы в «чужом доме», про которую он писал ранее цесарю в Вену. По его мнению, покорность царицы Евдокии, отговаривавшейся защитой интересов сына, даже подкупила Петра, и он «великодушно» предложил ей на выбор какие-то два монастыря, куда она могла удалиться. Имперский посол заметил, что царица Евдокия была «в величайшем огорчении». И это подтвердили те немногие люди, кто случайно видел горький отъезд отверженной царицы из Москвы «в Суздальский монастырь в 36 милях отсюда». Со свидетелями, неосторожно рассказавшими своим знакомым про «худую карету» и «худых лошадей», на которых увозили царицу Евдокию из Москвы, потом с пристрастием разбирались в Преображенском приказе{170}.
Понятно, что царю Петру было просто необходимо, чтобы царица приняла монашеский постриг, иначе бы новый брак царя становился недействительным. Но царь все-таки не настаивал, чтобы это произошло немедленно. В 1698 году Петру было достаточно, что царицы Евдокии больше не будет с ним рядом, а сына воспитает сестра-царевна. Царица же, согласившись на требование мужа и царя покинуть столицу, могла попытаться выговорить для себя какие-то послабления. Не забудем важную деталь — возраст главных участников семейной истории в доме Петра Великого. Как царю, так и царице Евдокии в тот момент было всего 26 лет; царевна Наталья Алексеевна была на год их моложе, а царевичу Алексею исполнилось восемь лет. И никто из них не мог знать, какие драмы ожидают их впереди, куда повернет российская история, в которой последующее дело царевича Алексея, а следом и «розыск» о самой царице Евдокии останутся темными и трагичными страницами. Достаточно сказать, что эти дела станут поводом для создания печально известной Тайной канцелярии.
