В Великий пост царь Петр опять один уехал в Переславль-Залесский, но вид замерзшего во льдах Плещеева озера перестал его вдохновлять. Он вынужден был возвратиться в Москву, так как весной 1693 года заболела еще и мать царя — царица Наталья Кирилловна. Пришлось отменить празднование именин царевича Алексея Петровича и царский выход в Алексеевский монастырь 17 марта{112}. Дождавшись, когда мать поправится, Петр получил ее разрешение на новое путешествие. Наслушавшись рассказов Гордона, не раз плававшего по Балтийскому и Северному морям к берегам родной Шотландии, царь сам захотел увидеть море и настоящие корабли. 4 июля 1693 года Петр I двинулся со своим двором из Москвы в сторону Архангельска{113}. Жена царица Евдокия осталась в Москве, по-прежнему рядом с правительницей Натальей Кирилловной.
Вдовствующая царица, видимо, мало думала о чувствах невестки и сама занялась воспитанием внука, а в «мамки» царевичу Алексею была назначена одна из ее родственниц — Прасковья Алексеевна Нарышкина{114}. Когда Наталье Кирилловне было выгодно, она даже использовала трехлетнего ребенка, чтобы возвратить задержавшегося Петра I из казавшегося ей чрезвычайно опасным похода в Архангельск. Тогда от имени царевича Алексея было написано письмо (почерком самой бабушки): «Пожалуй, радость наша, к нам государь, не замешкав; ради того, радость мой государь, у тебя милости прошу, что вижу государыню свою бабушку в печали». Про свою «государыню матушку» царицу Евдокию мальчик в этом письме «не вспоминал»… Петр отвечал, что ждет гамбургские корабли, вышедшие в Архангельск, и обещал скорое возвращение с подарками: «…искупя, что надабет, поеду тот час день и ночь». С своеобразным юмором царь утешал родительницу: «Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией; и такова пастыря имеючи, почто печаловать?»{115}
На самом деле Петр пробыл в Архангельске столько, сколько позволяла северная погода, до конца сентября 1693 года. Вернувшись в столицу, Петр проводил время в полюбившихся ему занятиях, устраивая военные смотры с залповой стрельбой из ружей, изучал артиллерийские инструменты, ездил из Преображенского на обеды к друзьям Гордону и Лефорту. Царица Евдокия все больше должна была чувствовать себя оставленной. Начало отлучек Петра и разлада в семье князь Борис Куракин связывал с дружбой Петра с одним из его «робят» — сержантом-преображенцем Бужениновым: «Многие из робят молодых, народу простаго, пришли в милость к его величеству, а особливо Буженинов, сын одного служки Новодевичья монастыря… И помянутому Буженинову был дом сделан при съезжей Преображенскаго полку, на котором доме его величество стал ночевать и тем первое разлучение с царицею Евдокиею началось быть». Царь, по словам автора «Гистории…», «токмо в день приезжал к матери во дворец, и временем обедовал во дворце, а временем на том дворе Буженинаго»{116}. Царица Евдокия по-своему пыталась удержать и разжалобить Петра, чтобы побыть с ним рядом, но, увы, ей не очень-то удавалось найти для этого нужные слова. В своих грамотках она не выходила за этикетные ласковые слова, a Piter'a, которым уже видел себя царь Петр, это совсем не трогало. Напрасно царица Евдокия униженно просила мужа о встрече, обращаясь к нему: «государь мой», «радость», «свет мой» и уж совсем невыносимо для «преображенца» и судового плотника Петра — «лапушка».
Вот одно из немногих сохранившихся посланий царицы Евдокии:
«Лапушка мой, здравствуй на множество лет! Да милости у тебя прошу, как ты изволишь ли мне к тебе быть? А слышала я, что ты станешь кушать у Андрея Кревта. И ты, пожалуй, о том, лапушка мой, отпиши. За сим писавы ж[ена] твоя челом бьет»[13].
Такой старомодный язык Петра раздражал. Конечно, обед у англичанина и переводчика Посольского приказа Андрея Крафта (Кревта, Кревета) — того самого, который, по свидетельству князя Бориса Куракина, первым обучил царя носить иноземное платье, — был для него много интереснее. «Также и первое начало к ношению платья немецкаго в тое время началося, — вспоминал автор «Ги-стории…», — понеже был един аглеченин торговой Андрей Кревет, которой всякия вещи его величеству закупал, из за моря выписывал и допущен был ко двору И от онаго первое перенято носить шляпочки аглинския, как сары (галерные работники. — В. К.) носят, и камзол, и кортики с портупеями»{117}. Ведь царь Петр уже давно показал: если он чем-то увлекался, то сломить его тягу к новому было нельзя.
Эту черту характера Петра I заметили и те, кому доводилось видеть молодого царя в то время. В так называемых «Тетрадях Авраамия» — писаниях строителя и келаря Троице-Сергиева монастыря, — сохранились яркие отзывы о существовавших порядках. Старец Авраамий удостаивался личных встреч с царем Петром, видел его и в Переславле-Залесском, и в Троице-Сергиевом монастыре, куда приезжали царь и его бояре, обедавшие у келаря. Из этих бесед он узнал много такого, о чем в царстве только судачили по углам, обсуждая характер и действия царя Петра I: «И будто о том многие говорят и тужат, а пособить де стало некому, безмерно де стал упрям, и матери своей, великой государыни нашей благоверной царицы и великой княгини Наталии Кириловны, такожде и жены своей, великой государыни нашей благоверной царицы и великой княгини Евдокеи Феодоровны, и духовника своего священнопротопопа имярека и иных свойственных ему, великому государю, всех не слушает и совету от них доброго не приемлет». По словам старца Авраамия, потакали ему в этом и радовались новые приближенные царя «не ис породных людей, но нововзысканных»{118}. На свою беду, старец Авраамий стремился ознакомить царя Петра I со своими писаниями, но добился только того, что его отправили в заключение. Считается, что «Тетради» свидетельствуют о принадлежности старца к консерваторам, не принимавшим перемены, но это не совсем так. В том-то и дело, что монах Авраамий был одним из тех, кто поддерживал нововведения Петра, но его еще заботили нравственная сторона и замеченное им отторжение царя от своей семьи.
Положенные царские выходы и крестные ходы в Кремле тоже не были забыты царем Петром, хотя все уже свыклись с тем, что царь сам решал, когда он на них будет присутствовать, а когда нет. В записной книге Московского стола Разрядного приказа за 7102 (1693/94) год упоминается, что 14 октября 1693 года царь был «на праздник преподобные Параскевы». Он явно хотел почтить день ангела царицы Прасковьи Федоровны, жены царя Ивана V. На большой праздник «явления иконы Пресвятыя Богородицы Казанские» 22 октября царь Петр был уже «в своем государском походе в селе Преображенском». Все торжества проводил в Кремле и ходил на службу в Казанскую церковь один царь Иван в сопровождении двора. Но 29 октября, в воскресенье, царь Петр «изволил быть у действа освящения» церкви Сретения иконы Владимирской Богоматери «что в Китае у Никольских ворот». Правда, присутствовал он там совсем недолго. В записных книгах сказано о приходе царя «в 3-м часу дни» и отъезде «в поход в село Преображенское ж в 3-м часу дня»{119}. Исключение царь Петр делал для службы в Рождество, когда он задерживался в Кремлевском дворце. В навечерие 24 декабря царь присутствовал в Успенском соборе, а 25 декабря был «у себя в Верху», в церкви Петра и Павла. На этих службах царица Евдокия тоже должна была присутствовать рядом с мужем. В день Рождества Христова оба царя принимали поздравления от патриарха Адриана и церковных властей, а также от думных и ближних людей, явившихся в Кремль в праздничных, «в объяринных и в камчатных кафтанах». 6 января 1694 года царь Петр участвовал в «действе водоосвящения» надень Богоявления. Службу накануне, 5 января, с «действом освящения и многолетия» царь Петр пропустил, и его «выходу не было». А там здравствовали всем «благоверным» царицам, перечисляя их по старшинству положения во дворце: вдовствующим царицам Наталье Кирилловне и Марфе Матвеевне (вдове царя Федора Алексеевича), Прасковье Федоровне и Евдокии Федоровне, а также «благородному» царевичу Алексею Петровичу. Но для службы в самый день Богоявления оба царя «изволили… свои царские порфиры и диадимы и манамаховы шапки возложить на себя» и в полном царском облачении с коронами на голове прошествовали из дворца через «Постельное крыльцо и Красною лестницею подле Грановитые палаты» в Успенский собор.
