— Соболев…
Это было произнесено без восклицания и так тихо, что я почти не услышал окончания своей фамилии. И вдруг:
— Игорь Соболев?
Голос разительно изменился. Это было так, словно неподвижно сидевшая птица вдруг встрепенулась. Теперь я понял, отчего растерялся вначале: в интонациях голоса меня поразило неестественное, глубокое, как океанская бездна, спокойствие.
— Да, он самый. Я хотел бы встретиться с вами.
— Я сейчас… быстро… — Голос стал порывистым и торопливо-ломким. — Я через несколько минут… Но где?
— Где вам будет удобно.
— Я не знаю, где вы есть!.. Вы далеко от приморского парка?
— Не имею понятия… Впрочем, в моем распоряжении машина, я найду.
— Ждите меня у фонтана Жемчужная раковина.
— Хорошо. Приморский парк, Жемчужная раковина. До встречи…
Фонтан Жемчужница венчал широкую каменную лестницу, ведущую на набережную и дальше, прямо к воде.
Отсюда открывался великолепный вид на залив, усеянный белыми парусами яхт. Я смотрел в зеленоватый морской простор и думал, что она вот так же стояла на верхней ступеньке, глядя на море с тяжелым предчувствием, упрямо ждала. И не дождалась…
Фонтан бездействовал. В чуть приоткрытых мраморных створках жемчужницы тускло мерцал металлический шар. Пасти четырех дельфинов, откуда когда-то били упругие, твердые струи воды, покрыты ржавым налетом. Я гладил дельфинью лобастую голову, пытаясь составить в уме удобные фразы из обтекаемых слов. Фразы не складывались, слова расползались, как этот ржавый налет, и нарастала смутная уверенность, что любые слова утешения здесь ни к чему и что вообще я приехал сюда не для этого. А для чего — никто не мог бы ответить, даже я сам и даже самому себе. Просто я должен был приехать сюда, увидеть ее, о чем-то поговорить. О, бездна, если бы я знал для чего и о чем!..
От фонтана веером уходили в глубину парка аллеи. Там над кронами деревьев возвышались башни строительных кранов и новые здания, сверкающие огромными проемами стекла. Строгое изящество архитектурных линий, устремленность ввысь. И было в них что-то от готики старинных польских костелов. Плоды архитектурного эксперимента… Плоды, которые, возможно, помогала вырастить Ружена. И мне вдруг пришло в голову, что эти странные здания и безлюдье старого парка как-то связаны с тем обстоятельством, что она назначила встречу именно здесь; и я уже видел в своем воображении бледную строгую даму в длинных и черных одеждах, вуаль на лице, в мраморно-белой руке янтарные четки… Стоп! А эти дельфины, лестница к морю, вид на залив? Ну вот, а ты — «вуаль, янтарные четки»… Наваждение рассеивалось. Я ведь заранее знал, что эта встреча потребует известного нервного напряжения, и не то, чтоб я струсил, но в последний момент мне стало не по себе, вот и все. Это пройдет.
Из боковой аллеи торопливо вышла молодая, элегантно и просто одетая женщина. Глянцевито-черная плащ-куртка, закрытый ворот летнего свитера, маленькая сумка — ремень через плечо…
Заметив меня, она сразу остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, потом пошла навстречу, с каждым шагом все увереннее и быстрей. Подойдя ко мне, машинальным движением руки поправила сбитые ветром коротко стриженные темные волосы. Взглянула. Черные, умные и словно бы чего-то напряженно ждущие глаза…
— Здравствуйте, — сказала она. — Ружена Ковальская — это я.
— Здравствуйте.
Я взял ее руку и прикоснулся губами. Рука едва заметно дрогнула.
— Что вы, Игорь, у нас так давно не делают.
— Это… ну, словом, не потому, что я вспомнил старый польский обычай. Просто… так.
— Я понимаю… И благодарна вам. Я очень рада, что вы решили повидаться со мной.
— Иначе я не мог, — ответил я.
Опять этот чего-то напряженно ждущий взгляд.
— Не мог… — как эхо повторила она и добавила. — Вы тоже несчастливы…
— Дело не в этом, Ружена. Впрочем… может быть, именно в этом, не знаю.
Мы помолчали.
Мимо нас быстрым шагом прошли парень и девушка в одинаковой форме яхтсменов. Парень нес на плечах длинные весла. Уже спускаясь по лестничным ступеням, девушка вдруг обернулась и крикнула нам:
— Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь!
Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу.
— Расскажите мне все… — с заметным усилием произнесла Ружена. — Все как это было. Можно по-русски, я понимаю.
Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя — я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда…
Незаметно подкрались сумерки. В аллеях парка зажглись гирлянды лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело несколько парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю такие места, где не слышно гитарного звона и воя транзисторов… Высоко над фонтаном ярко вспыхнул голубовато-белый диск. Химический свет мгновенно изменил тональность естественных красок. Лицо Ружены — словно арктический снег, залитый светом полярной луны. Веки опущены, губы дрожат…
— Вот и все… — закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
— Вот и все… — чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
— Что здесь? — спросила она.
— Ласты. Его… Это традиция.
Она помолчала.
— Игорь, — сказала вдруг. — Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я — лишь в роли его ассистента…
— Смотри, Томашек! — раздалось где-то рядом. — Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой — просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб.
Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
— Игорь, — сказала она. — Расскажите мне о себе…
