— Вы видели нашу стычку с Ноэ две недели тому назад? — спросил Шувалов арбитра.

— Предположим.

— Вы слышали, я обвинял Ноэ в том, что он сознательно мне поддается?

— Я слышал, как вы в весьма резкой форме говорили о том, что Ноэ — бездарный защитник. Что он недостаточно эффективно вам противодействует.

— Вы кому-нибудь рассказали, о чем мы говорили?

— Это допрос? Да, я написал об этом инциденте в отчетном протоколе и лично сообщил обо всем инспектору матча. Что в этом странного? И на вас даже, кажется, был наложен соответствующий штраф за неспортивное поведение на поле.

— Как звали инспектора матча?

— Сеньор Алехандре Надаль.

— И что, вы должны докладывать, о чем говорят игроки во время матча?

— Это моя прямая обязанность.

Шувалов понял, что распутывать клубок придется долго. Он явственно представил себе бюрократическую волокиту — дурную бесконечность отсылок ко все более высоким инстанциям. Этот хренов инспектор точно так же заявит ему, что докладывать об абсурдных обвинениях Шувалова — его прямая и главная служебная обязанность. А на самом верху пирамиды ему тоже ответят: да, мы прекрасно знаем о вашем разговоре с Ноэ, и что дальше? Нет, распутывать бессмысленно. У Семена оставался единственный выход. Выпасть из игры. Разрубить этот узел одним словом — «хватит!».

Его команде был устроен великолепный прием в одном из лучших особняков. По залам слонялись две сотни журналистов и столько же безвозрастных моделей с накачанными силиконом губами и бриллиантами от «Шапард». И были приготовлены золотые цепи для каждого из каталонских игроков, и дожидалась своего часа «Золотая бутса», которую должны были вручить Шувалову как лучшему бомбардиру сезона. Под дружные рукоплескания «бомонда» Шувалов поднялся на подиум. «Роналдинью прав: мы выглядим как макаки в этих итальянских костюмах», — подумал он.

Взяв полуторакилограммовый слиток золота, он вздернул вверх руку и потребовал тишины.

— Я хочу сделать важное заявление. Всю нашу жизнь… всю нашу сознательную жизнь мы подчинили игре, потому что она редчайшая по красоте игра в мире. — Последние слова потонули в грохоте аплодисментов. — Она доставляет людям очень много радости. Ни с чем не сравнимой радости. Я думал, что все мы, игроки, живем для того, чтобы доставлять людям эту радость. Мы делимся с ними своей энергией. На поле бывают такие секунды, которые стоят целой жизни, ты как будто проживаешь несколько десятков, сотен полноценных жизней за совсем небольшое время. Вот моя жена… она говорит, что наша игра символизирует смерть, был такой древний ритуал, в котором победители играли головой своего врага. Но это утверждение не соответствует действительности. Смерть — это тупик, глухая стена. Правда, в игре мы постоянно попадаем в тупик, из которого, как кажется, невозможно найти выход. Когда Роналдинью, мой друг, ударил по мячу без замаха, неуловимым для глаза движением, помните, в том матче с «Тоттенхэмом»?.. Он стоял перед двумя защитниками, но все-таки нашел выход. Своей игрой мы говорим людям: выход есть всегда! — Все вновь зааплодировали. — У людей слишком мало свободы, — продолжил Шувалов. — В них живут слабость и страх. Человек прекрасно знает о слабости своего тела, он не верит ему, стыдится его. Человек осведомлен о том, что однажды умрет. Красота игры, которая живет секунду, имеет гораздо большее значение, чем знание о том, что однажды умрешь. Вы не можете этого объяснить, но, когда мы играем, вы все это чувствуете. Футбол дает людям максимально возможную свободу. Но теперь у нас этой свободы нет, ее отняли, она закончилась. Вы вручили мне «бутсу». Это знак того, что вы считаете меня превосходным игроком. Это знак того, что я поднялся на самый верх. Вы полагаете, что я лучший, и мои друзья, которые собрались здесь, — тоже лучшие. Но все это не так. В этом мире давно уже существует заговор. Заговор футбольного правительства и заговор хозяев крупнейших компаний, которые продают всякое синтетическое дерьмо. Вы думаете, что я могу обращаться с мячом как угодно, но это не так. Вы думаете, что я могу расправляться с защитниками как мне захочется, но это не так. Мне только позволяют делать это. Защитники сдают мне свои позиции, нарочно покупаются на мои финты, чтобы я имел возможность быть тем блестящим игроком, которого вы знаете. А потом на моем имени компании зарабатывают огромные деньги. Вы думаете, что я хорош, и идете покупать разное дерьмо, которое продается под моим именем. В то время как на самом деле я — зависимое ничтожество. То же самое и с другими игроками, на которых вы молитесь. Все они уже давно фальшивые кумиры. О какой свободе тут может идти речь?

После этих слов в зале все стихло. Перестали щелкать фотовспышки, и в динамиках раздался металлический скрежет, означавший, что сейчас отключают звукозаписывающую аппаратуру.

— Вы рукоплещете мне, а между тем я превращаю вас в рабов, потребляющих всю эту рекламную дрянь. Вся игра, таким образом, превращается в дешевую подделку, в гнусную профанацию. Ведь она должна приносить людям естественную радость, а она приносит искусственную. И уже не важно, кто победил, и наш путь к победе, который мы проделали за последний год, не имеет никакого значения. Все сводится к тому, чтобы те люди, которых назначили в звезды, продолжали блистать. Мне противно от этой мерзости. Я хотел творить на поле чудеса, которые зависели бы только от меня, а теперь я потерял свою свободу. И поэтому я говорю — хватит. Я ухожу из клуба и завязываю с игрой. То же самое я советую сделать и всем другим игрокам, в которых осталась хоть капля достоинства! Всем, кто верит в настоящую свободу нашей игры, я говорю — уходите. Пространство современного футбола отравлено. Оставим игру жить на пустырях, в детских школах. А когда умрет последний из нас — кто помнит весь этот позор, наши внуки начнут играть вновь. И тогда футбол вернется таким же, каким появился на свет, — чистым и настоящим.

Он увидел, что к нему бегут их президент Лапорта, спортивный директор Бегиристайн и главный тренер Франк Райкаард. Но все это уже не имело значения. Он сделал то, что должен был сделать. Дурная бесконечность разорвана. Он выпал из их игры.

— На что я могу надеяться, профессор? — спросила Полина.

— Вы можете надеяться. Это все, что я могу вам сказать, — отвечал ей знаменитый профессор Эйшлер, взяв ее под локоть таким же точно приемом, каким он брал под локоть десятки и сотни родственников других своих пациентов. — Он совершенно здоров. Я бы даже сказал, возмутительно здоров. Оскорбительно для нас, стариков. Он рассуждает абсолютно здраво, прекрасно помнит и вас, и вашего сына. Все его… эхм… заблуждения полностью относятся к миру его игры… к его ремеслу, я бы даже сказал, к его искусству. И тут он действительно уверен в существовании некоего заговора. В том, что его противники сознательно уступают ему и позволяют безраздельно царить на поле.

— Но как это можно объяснить? — вмешался в разговор невысокий человек в темно-синем костюме из тонкой шерсти. Это был Лапорта, президент «Барселоны» и один самых могущественных футбольных дельцов Старого Света.

— Очень просто. Пойдемте. — Профессор увел их из внутреннего садика в гостиную и включил большой телевизор. — Посмотрите, как он играет! Я не большой знаток, но даже я могу понять — мы имеем дело с чем-то исключительным. Вот в чем причина: он достиг уже такой степени развития, что ему не осталось равных. Никто уже не может ему противостоять. А он полагает, что никто не хочет. Его обманные движения достигли уже такой изощренной сложности, что их не может «прочитать» ни один защитник. — Эйшлер включил замедленный повтор. — Это уже верх доступного футбольному игроку мастерства. Думаю, именно на этой почве у него создалось иллюзорное представление, будто ему поддаются, в то время как на самом деле вашего Шувалова попросту не могут остановить.