Несколько раз звонила Ольга, но разговаривать с ней не было никаких сил, поэтому она тупо не отвечала и даже не перезванивала, чувствуя себя последней дрянью и сволочью — Ольга-то ни в чем не виновата. Но хрупкое, скорее даже наносное, спокойствие могло разбиться вдребезги от одного только голоса Ольги. И те мысли и воспоминания, которые она с таким трудом сдерживала, рухнули бы на нее камнепадом, погребли бы ее под собой, и, кто знает, смогла бы она выбраться из-под завалов.

Она медленно брела, наслаждаясь пустотой в голове. Как хорошо ни о чем не думать! Вот так просто идти домой и не думать ни о чем! Не замечать редких прохожих. Не обращать внимания на машины у обочины. Не думать, что одна из них, очень похожа на… Стоп, во-первых, не может быть, во-вторых, не может быть никогда. Но почему-то сердце сильно стукнуло о ребра. Чертово сердце! Все ему кажется, мерещится, все еще на что-то надеется. За три месяца уж можно было как-то прийти в себя и запретить этому долбанному сердцу стучать так сильно при одном намеке на похожесть. Как это все смешно!

Она горько усмехнулась и уже было прошла мимо машины, как вдруг словно физически почувствовала на себе взгляд. Тот самый, который прожигал лазером. Тот самый, который она когда-то любила, а теперь ненавидела. Она резко развернулась, превращаясь из слабой серенькой мышки, еще секунду назад желавшей забраться в норку, в тигрицу, которая не видит никаких преград на своем пути, а если они и встретятся, она отшвырнет их в сторону, не моргнув глазом.

Дверь машины нехотя открылась. Она столкнулась взглядом с серыми глазами.

— Что…ты… здесь… делаешь? — прошипела она.

Он медленно вылез наружу, стараясь смотреть куда угодно только не на нее.

— Что ты здесь делаешь? — повторила она, ощущая приближение истерики, остановить которую будет уже невозможно. Все накопившиеся горечь, разочарование, непонимание вырвутся наружу из-под тонкого слоя наносного спокойствия.

— Какого черта ты сюда заявился? Что тебе нужно?

— Хотел убедиться, что с тобой все в порядке… — пробормотал он потеряно. Как объяснить ей, что руль сам поворачивался, и колеса сами находили дорогу к ней, против его воли, против всякой логики, против всех уверений в том, что так лучше для обоих.

— Ты выкинул меня из своей жизни… без всяких объяснений… без каких-либо обсуждений… просто взял и выбросил, как отработанную вещь! — она осознавала, что срывается на крик, но ничего уже не могла с собой поделать. — Все ли со мной в порядке — тебя совершенно не касается! Как не касается вообще ничего из моей жизни! Не смей сюда приезжать! Никогда! Не смей лезть в мою жизнь! Не смей следить за мной! Ты… Я тебя ненавижу!

Крик переходил в так долго сдерживаемые рыдания.

Она стала что-то судорожно искать в сумке, долго трясущимися руками возилась с чем-то, позвякивающим ключами, а потом швырнула в него этим, что больно ударило его в плечо.

— Ничего не хочу! Ничего твоего! Чтобы даже духу твоего не было!

Он рывком притянул ее к себе, прижал так, что она не могла дышать, не то что говорить. И все-таки сопротивлялась. Извивалась в его руках, пытаясь ускользнуть побыстрее от такого знакомого родного запаха, уже обволакивающего ее. Убежать от сильных рук, прижимающих к родному теплому телу. Как он мог!

Слезы полились горькими горячими ручейками. Она постепенно перестала вырываться и только шмыгала носом, нервно всхлипывая.

— Прости меня? — прошептал он просящим тоном. — Думал, так будет лучше. И не смог! — он еще теснее прижимал ее к себе, как будто хотел объединиться, слиться так, чтобы ничто не могло их разъединить. — Ты забралась мне под кожу, так что тебя оттуда теперь не выковыряешь — проверено!

— Иди ты знаешь куда? — снова нервный всхлип.

— Знаю, родная, — продолжая прижимать ее к себе. — Знаю!

И глядя на серенький прямоугольник, поблескивающий в грязном буром снегу проезжей части, спросил:

— А чем ты в меня запулила?

— Это пода… подарок, — слезы снова хлынули в три ручья.

— Подарок? — переспросил он, пытаясь заглянуть в ее лицо, она же упорно отворачивалась, пытаясь рукой нашарить платок в кармане пуховика.

— Подарок тебе на новый год! — укоризненно прокричала она, стукнув его в то же плечо кулачком.

— Хороший, наверное, подарок! Спасибо тебе!

Она усмехнулась, все еще всхлипывая:

— Сволочь ты!

— Ты даже не представляешь какая, — согласился он сочувственно.

— Уже представляю, — вытирая мокрые щеки платком, пробубнила она.

— Поехали домой, — попросил он так просто, как будто не было этих трех месяцев, не было молчания, не было боли.

И она… согласилась.

— А ты часто приезжал к кампусу?

Она уютно устроилась в его объятиях, переплетясь руками и ногами, сонно моргая.

— Сначала вообще не приезжал, потом как-то не выдержал, и понеслась… все чаще и чаще, потом почти каждый день. Хреново без тебя было, очень хреново. А так хоть посмотреть, убедиться, что ты в порядке.

— Ага, в порядке… — пробурчала она обиженно.

— Я думал, может у тебя уже новый молодой человек завелся. А ты на меня с такой истерикой! И это спустя три месяца! Вот и подумал, что, значит, шанс у меня есть, и не прогадал, — улыбаясь, поцеловал ее в теплую щечку.

— Все-таки сволочь ты редкая! — мило потягиваясь, устраиваясь поудобнее, прошептала она.

— Редчайшая! — не стал возражать он. — Ты завтра работаешь как обычно?

— Да, а что?

— Давай, заедем после работы, заберем твои вещи?

— И что?

— И будем жить вместе!

— И как мы будем жить вместе?

— Весело! Спи, любимая! — целуя ее в висок.

— А теперь рассказывай, — сказал Павел, после того как они благополучно отправили Ольгу гулять с малышкой и вернулись в квартиру.

Молчание.

Зная друга, Паша начал убирать кое-что со стола, за которым недавно пили чай, даже не глядя в сторону Андрея, давая тому время собраться с мыслями.

— Я же вижу, тебя что-то гложет, — пробормотал Павел, продолжая заниматься чашками.

— Мне страшно, — наконец выговорил Андрей. И Паша видел каких усилий ему это стоило.

— Да, ладно! Тебе страшно! Чего тебе страшно? — Паша решил сменить тактику и принять дружески-насмешливый тон: — Ты, который может выслеживать своб жертву по несколько дней практически без еды и воды?… Ты, превратившийся в машину без каких-дибо эмоций?… Ты чего-то боишься?

— Пашка, перестань! — негромко попросил Андрей, кроша пальцами сушку. — Надин переехала ко мне.

— Мы знаем. Поздравляю! Наконец-то ты начал улыбаться людям — всем, а не только нашей малышке.

При напоминании о малышке Андрей улыбнулся. Она была действительно чудом!

— Мне страшно, очень страшно. Страшно, что если она узнает, чем я занимаюсь, она уйдет. А с другой стороны страшно, что если останется, может повторится похищение, как в декабре… или еще хуже… а если появится ребенок?… — от этой мысли он сунул обе пятерни в волосы, как будто от того, что он сожмет их покрепче, страх уйдет.

Пашка подсел к нему:

— Поговори с ней!

— Я боюсь, так жалко и трусливо, — усмехнулся Андрей. — Представляешь, никогда не думал о таком, не мечтал, наоборот думал, что мне это не нужно, поэтому со мной этого случиться не может. И вот появляется эта мышка с ореховыми грустными глазами, и вся моя налаженная жизнь летит к чертям собачьим. Она моя половинка, она чувствует меня, как себя, я не знаю что это, не могу объяснить, но если с ней что-нибудь случится…

— Нда, мужик, ты попал…

— Это точно, — согласился Андрей, ухмыльнувшись.

— Поговори с ней. Это единственное разумное решение.

— Да, только у меня поджилки трясутся, когда я думаю, как она может отреагировать.

— Слушай, ты сам подумай: она с тобой, даже после того похищения, даже после того как ты ее бросил. Так ведь? Значит и для нее все достаточно серьезно.

— Да, только страшно очень, — уже приняв решение, он наконец-то улыбнулся свободно.