Потом оказалось, что оборону никто толком не оборудовал, просто ополченцы заняли все старые позиции армян, и на этом все закончилось. Всех пленных расстреляли. Каждому сделали по контрольному выстрелу в голову. Отдали тела местным, чтобы похоронили.

Мы сели за ужин, который растянулся до трех часов ночи. Все были в сборе. Охраны мы вообще не видели. И самое главное замаячила призрачная надежда свободы. И все благодаря Витьке. Мы даже подтрунивали над ним, не специально ли он все это сделал, чтобы передать письмо в Россию. Он лишь отчаянно матерился, но был счастлив и сиял как начищенный пятак.

Легли спать. Но выспаться не удалось, потому что через минут двадцать началась стрельба. Это была не обычная пальба часовых, а настоящая перестрелка.

Мы выскочили, запрыгнули на БМП и рванули вперед. Мной опять охватил азарт охотника. Вперед! Вперед! Личность опять раздвоилась. Кто-то осторожный, разумный, сидящий во мне спрашивал меня: «Зачем? Тебе это надо? Зачем? Это не твоя война!»

Но инстинкт древнего охотника проснулся, и он гнал меня вперед, туда, где разгорался бой. Из всего экипажа БМП у нас был лишь механик-водитель, остальные куда-то разбрелись. Поэтому Володя с Сашкой запрыгнули внутрь и готовили вооружение к бою. Мы же втроем, уцепившись в броню, вглядывались в темноту.

Бой уже перенесся с окраины вглубь села. Мы врезались в кучу того, что осталось от дома, резко затормозили, меня сбросило с брони. И тут же мы попали под огонь.

— Быстро с брони! — заорал я Виктору и Мишке.

— Откуда стреляют?

— Хрен его знает! Стреляй вперед, оттуда нападают. Потом разберемся. Мне все равно здесь никто не дорог!

Мы палили в темноту, нам тоже отвечали. Силы нападавших были неизвестны. Перестрелка была очаговая, но одно утешало, что сопротивление наше сломить не удалось, значит нападавших гораздо меньше, чем нас, может рота, может чуть больше — около двух рот.

Но на их стороне были два преимущества. Первое — это внезапность, а второе — они прекрасно знали село, чего нельзя было сказать про нас. И они знали, что наши ополченцы сядут в их окопы, свои рыть им было лень. Вот и получили, что заслуживали. А ведь предупреждали мы Гуся, ой предупреждали!

Все это в голове пронеслось, пока я стрелял в темноту. Сначала — лихорадочно, направо, налево, отгоняя страх, который комком стоял внизу живота, вызывая тошноту и перехватывая горло, сбивая дыхание, руки дрожали от волнения, по спине бежал пот, пот заливал глаза, мешая присмотреться, увидеть, охватить всю картину боя.

Постепенно мне удалось овладеть собой и осмотреться. Слева от меня Витька с Мишкой стреляли в темноту, матерясь, заглушая собственный страх. Значит, ничего. Они тоже боятся! Только кретины не боятся!

БМП поводя стволом, тявкала короткими очередями. Именно то, что рядом была бронетехника, придала мне уверенность.

Я перестал судорожно стрелять наобум в темноту. С трудом сглотнул слюну, горло все пересохло, в глазах прыгали, плавали какие-то геометрические фигуры. Начал высматривать цель.

Вот из подвала соседнего дома полыхнуло коротким огнем автоматной очереди, тут же загрохотало по броне. Ха! Попались! Я выцелил это окошко, и плавно нажал спуск. «Двадцать два». Короткая, в четыре патрона очередь ушла в сторону подвала.

Не знаю почему, но знал, что попал, точно так же, как знал это, когда стрелял по чердаку. Я вновь был пулей, знал, что и как она сделала. Я мог пойти в подвал, и знал где она находится, пройдя сквозь череп стрелка: отрикошетив от стены, она упала в угол.

Я физически ощущал, как она вошла в нос, потом, отразившись от кости, пошла вверх, в мозг, там, пробив маслянисто-вязкую массу, вышла рядом с макушкой человека. Смерть его была мгновенной, он ничего не почувствовал и не понял.

Справа от себя я даже не увидел, а почувствовал шевеление, тень, перекат влево и со спины, от бугра. Не целясь — очередь, стволом слева направо.

Грохот падения. Есть! Попал! Зацепил. Переворачиваюсь на живот, смотрю. Цель немного выше меня, неудобно, но и лезть туда не имею ни малейшего желания.

Жду еще секунд пятнадцать. Тишина. Патроны надо беречь. Что без толку палить. Просто пригибаясь к самой земле, короткими перебежками домчался до Виктора и Михаила. Упал рядом. Сердце вырывается из груди. Ноги дрожат. Как бы не обделаться!

Когда бежал, рядом со мной автоматная очередь взбила несколько фонтанчиков пыли. Мне стало страшно. Весь героизм, рассудок, куда-то пропали. Только выжить. Только сейчас я осознал до конца, понял кончиками волос, что мы на войне. Бля! Угораздило же меня вляпаться! Господи, помоги! Помогай же!

От короткой перебежки сердце колотилось, готово было выпрыгнуть из груди. Казалось, что пробежал не пятнадцать метров, а все десять километров!

Нахрен мне все это подвиги, лишь выкарабкаться! Идут на хрен все со своей войной! Домой! Только домой!

Пот заливает глаза горящей нефтью, кислотой выедает их. Зубы стучат друг о друга, произвольно стискиваясь, и раздавливая друг друга. Организм сам по себе живет, независимо от сознания. Страшно! Очень страшно!

Наши мужики стреляют в сторону противника. Я укладываюсь рядом с ними.

— Где они? — кричу я.

Говорить уже не могу. Просто не могу, все внутри трясется, вибрирует, голос срывается на крик, он тоже вибрирует от страха. Порой кажется, что я перестал дышать, просто забыл как это делается. Страх, волнение, раздавило меня.

— Смотри правее! — орет Витька, посылая короткую очередь в сторону противника.

— Где?! — я не вижу.

— Возле развалин дома, что справа! — тоже орет Мишка.

Глаза его азартно горят. Ему нравится, его терзает азарт боя. Мне не до этого. Ноги ватные, кажется, что я их не чувствую. Смотрю, куда они указывали. Вижу слабые вспышки от выстрелов.

Мишка меняет магазин. Отстегнул старый. Отбросил в сторону. Немного подернулся вверх, чтобы достать новый, как-то странно выгнулся и упал лицом вниз, в щебенку. Лежит и не шевелится. Мы с Виктором как-то сразу и не заметили, что с ним что-то не так.

Я тронул его плечо.

— Миша! Ты чего?

Мишка молчит, а тело как-то подозрительно расслаблено.

— Мишка, ты что? Эй, брось! — я тряс его. — Витя! Помоги!

Мы вдвоем перевернули обмякшее тело Миши на спину, сдернули вниз с насыпи. Пуля вошла в нижнюю челюсть, пробила горло, вышла сзади шеи, прошив ворот куртки.

Лицо Мишки выражало удивление. Глаза были открыты, голова запрокинута назад.

Витька бросился к нему на грудь. Стал слушать сердце. Не услышал, рванул куртку, майку, стал вновь слушать, не бьется ли сердце.

— Олег! Помогай! Его можно спасти! Делай искусственное дыхание! Нет, сначала бинтуй! Рви белье!

Я начал рвать майку на Мишке и, стараясь не перетянуть горло сильно, стал накладывать повязку. Зараженный энергией Виктора, бросился дуть Михаилу в рот, а Виктор начал делать массаж сердца. Я тут же почувствовал, как вдыхаемый мной воздух выходит через пробитое горло. Попытался зажать ему горло, чтобы воздух не выходил наружу, а прорывался в легкие.

— Сердце бьется или нет? — спросил я у Виктора, прервавшись.

— Нет. Но надо постараться. Давай его на БМП, и отвезем Аиде. Она спасет. Видел, как она вставила в горло трубочку парню, и тот выжил. Давай в десантный отсек и повезем. Мы его спасем! Мишка, сучий потрох! Слышишь, только не умирай, мы тебя спасем! Сейчас поедем к моей невесте, а потом погуляешь на моей свадьбе! Только живи! — Витька орал, пока мы тащили Мишу, из глаз у нас катились слезы.

— Сашка, Вовка! Помогите! — орал я сквозь слезы. — Помогите десантный отсек открыть! Мишку ранило!

Сашка свалился с брони и бросился открывать люк заднего отсека.

— Еш твою мать! Как так?!

— За магазином новым полез в подсумок, вверх дернулся. Вот и зацепило.

— Давай заноси, вот так, аккуратнее, вот сюда укладываем! — Сашка помогал внутри, сдернул внутреннее переговорное устройство и заорал: — Гони в медпункт, Мишку ранило!