князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и

каждый понял, что думы у обоих одинаковые.

– Ратников на охоту поведу я, – объявил тысяцкий спокойным голосом.-

Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со

мной. Такое мое слово.

Глава одиннадцатая. Не успел молодой месяц прикрыться очередной тучей, как к проездным

башням с обеих сторон крепости и к взбегам, ведущим на стену с глухими

вежами, потянулись отряды ратников, вооруженных только засапожными ножами.

Каждый отряд насчитывал от пятидесяти до ста человек, всех воев было около

шести сотен, облаченных в короткие лопоти с поясами и с подвернутыми

рукавами, на ногах были поршни – сапоги из невыделанной кожи, вои имели

между собой связь через посыльных и через факельщиков на стенах. Видно было, что перед тем как допустить кого-то до охоты, Вятка подвергал его испытанию, сравнимому с мунгальскими пытками, и теперь настал час показать, на что

козельцы были способны. Тихо скрипнули ступени на взбегах и доски на полатях

под навершием, зашуршали вниз лестницы и веревки, концы которых держали

крепкие руки охотников, первые дружинники заскользили по ним к основанию с

другой стороны стены. Под проездными башнями звякнули воротные заворины, пропуская в щель между дубовыми половинами ворот сначала разведчиков, а

потом мощные фигуры ратников, растворявшихся в темноте. Тихо было и в

стойбище ордынцев, обозначенном множеством костров, лишь изредка оттуда

доносились звуки, больше похожие на одинокие вопли казнимых. Где-то возле

рва с посадской стороны, заполненного трупами ордынцев, взвыл матерый волк, и снова все вокруг замерло до тех пор, пока на проездной башне, обращенной к

Жиздре, не блеснул рваный огонь факела. Скоро он перешел в спокойное пламя и

словно завис в воздухе, не освещая вокруг себя никого и ничего, а только

плескаясь светлой точкой в черном омуте ночи. Вятка вышел за ворота главной

башни и потянулся рукой к золотой цепочке на шее, пальцы нащупали серебряный

крестик, а рядом с ним фигурку костяного Перуна, отшлифованную частыми

прикосновениями, как в женских бусах, до жемчужной гладкости. Потерзав его

между подушечками большого, среднего и указательного пальцев, тысяцкий

беззвучно пошевелил губами и снова опустил амулет за ворот чистой рубахи, сшитой из льняного полотна, и только после этого подал отряду негромкую

команду к началу охоты. Над головами ратников ярче запылал, словно в него

кинули горсть соли, единственный факел, укрепленный на крыше башни и видный

со всех сторон, послышался легкий шорох, умиравший едва возникнув. Вятка

передернул плечами, не ощутив привычной тяжести железных доспехов, сделал

первый шаг по подсушенной солнцем земле навстречу опасности, притаившейся на

левых берегах Жиздры и Другуски одновременно. Переходя за всеми по

подъемному мосту на луг, занятый ордынцами, подумал о том, что так-же

поступили на противоположной стороне крепости дружинники в отрядах под

водительством его друзей и товарищей, жаждавшие отомстить поганым за

погибших близких и соратников и мечтавшие разорвать кольцо Батыги, охватившее небольшой город со всех сторон. Пришла пора ставить точку в

долгом стоянии, и с какого края она уместится удобнее, зависело теперь не от

храбрости защитников крепости и не от числа осаждавших ее, а от терпения, на

чем держалось все мироздание. Если бы Вятка, и с ним горожане, об этом

ведал, он бы не спешил с охотой, а держал оборону до тех пор, пока

оставались силы, тогда было бы неясно, кто бы праздновал победу, которую

боги успели начертать в небесных книгах судьбы. Известно, что судьбу можно

изменить, если подойти к ней с размышлением. Но кто и когда знал, как надо

поступать в таких случаях, об этом догадывались лишь посвященные, приходящие

в мир людей через промежутки времени, не поддающиеся исчислению. Скорее

всего, их посылали на землю в те моменты, когда это было необходимо.

За стенами крепости устойчиво колыхался толстый пласт вони, от которой

нечем было дышать, при сильных порывах ветра верхние слои ее сносило на

город, и тогда бабы и девки задирали подолы сарафанов и затыкали носы, пряча

от всех покрупневшие мокрые глаза. Защитники старались хоронить убитых в

день их гибели, не дожидаясь, пока трупы начнут разлагаться, лишь бы попы и

другие священники успели отпеть души. Вятка перешел ров по доскам, проложенным заранее разведчиками, он решил начинать охоту не с начала лежки

поганых вокруг костров, а постараться проникнуть в середину, где можно было

разжиться крупной рыбиной с золотыми шпорами на каблуках цветных сапог.

Тогда руководить мунгалами, если бы возникла проблема, было бы в первое

время некому, это дало бы охотникам большие преимущества, кроме всего, крайние ордынцы не стали бы стрелять из луков в глубь войска, где прятались

темники с ханскими приближенными. В середине стойбища и воины были

спокойнее, они предавались сну не держа в руке чембур, протянутый от лошади, а привязав его за широкий матерчатый пояс. Была и обратная сторона, не

оставлявшая возможностей на спасение в случае провала затеи – вряд ли кто из

охотников сумел бы добежать с середины стойбища до его края, чтобы

прорваться к стенам крепости. Мунгальские воины отошли бы по приказу

смекалистого тысячника на расстояние от охотников, оставив их на виду, и

перестреляли бы из луков как стаю глупых куропаток. Но Вятка отогнал мрачную

мысль, подумав, что если так рассуждать, то на ловитву не стоило выходить, для того он и привел сюда козельских ратников, чтобы навязать поганым свой

порядок Как только до первых костров осталось с десяток сажен, он подал

глухим подвыванием знак десятским и сотникам Бранку с Охримом, а когда те

сбились вокруг него, тихо и с твердостью в голосе пояснил: – Погляньте на луговину, в центре ее горит большой костер, он освещает

шатер с мунгальским хвостатым тугом у входа и со знаменем на крыше.

– Видно как на ладони, – отозвался один из десятских. – А по бокам

входа стоят два ордынских волкодава с мордами шире плеч.

– Так и есть, нам сначала надо подобраться туда и попробовать лишить

нехристей ихней головы, – кивнул тысяцкий. – А чтобы не мешаться, пойдем

разными путями, убирая часовых, если они окажутся на нашей дороге. От шатра

мы так-же разойдемся лучами и уже тогда займемся охотой на мунгал, стараясь

ходить по воздуху и орудовать ножом будто это молонья.

– Тогда надо летать и с лета отправлять нехристей к ихнему богу неба, –

не утерпел с подковыркой Званок, рядом с которым Вятка разглядел его

Улябиху. Он поправился, смутившись от тяжелого взгляда тысяцкого. – Я к

тому, что чем меньше шума, тем больше в ушкуе будет рыбы.

– Нам ее не солить, пускай эта рыба плывет в мунгальские степи и там

гниет хоть с головы, хоть с хвоста, – приструнил Вятка старого товарища, и

наказал. – После охоты всем сбираться возле подъемного моста, а ежели его не

успеют опустить, тогда под стенами рядом с проездной башней, на навершии

лежат заготовленные веревки и лестницы, их по первому сигналу скинут

дружинники тысяцкого Латыны.

– Тогда с богом, – прижал сотник Бранок правую руку к груди. – Помоги

нам Перун и Сварог.

– А мы не оплошаем, – добавил его друг сотник Охрим. Кольцо охотников неумолимо сжималось вокруг шатра с полотнищем над ним

ввиде пятиугольного знамени, видного в жиденьких лучах молодого месяца, там

блаженствовал, скорее всего, какой-нибудь мунгальский вельможа, если судить

по охране и юртам обслуги, от которых остро и вонюче пахло жирной мясной

едой и восточными приправами, а так-же незнакомыми другими запахами. Сквозь