Козляне не переставали поливать крыши водой и мазать их грязью, поэтому

пожары были не часты. Зато новых стрел и дротиков для защитников, несущих

службу на стенах, они уже не изготовляли, им хватало с избытком ордынских, а

вот ножи, мечи и секиры тупились часто, поэтому в кузницах не гас огонь, который кузнецы раздували надыманием мешным. Никто из горожан не сидел без

дела, все были заняты одним – помогали кто как мог дружинникам отогнать

ворога от родного порога. Вятка с другими ратниками готовил ушкуи, чтобы под

покровом ночи вывезти из города детей с матерями и подростков до двенадцати

весей, гибнущих от ордынских стрел из-за своей беспечности. Так приказал

воевода, убедившийся, что мунгалы с разливом не ушли в степи, а раскинули

становище на возвышенных местах, дожидаясь схода полой воды. Он выделил

охрану из крепких мужиков и завещал им искать в глухом лесу поляну для

постройки истоб, чтобы они начали новую жизнь, если Козельску суждено будет

покориться батыевым ордам. А после того, как козляне покинут ушкуи, наказал

Вятке плыть в Серёнск за хлебным припасом, который подходил к концу. Сотник

не сомневался в том, что они сумеют проскочить мимо ордынских полков, его

беспокоило лишь то обстоятельство, что на склад-городок могли уже наткнуться

мунгальские разведчики и разграбить его вчистую, не оставив там камня на

камне и убив всех, кто его охранял. Вестей оттуда не приходило с тех пор, как мунгалы взяли Козельск в плотное кольцо. Он опустил в глиняный горшок с

горячей смолой маклавицу, сплетенную из липового, тонко нарезанного лыка, которой смолил бока ушкуя, и подался к ратникам, тесавшим топорами вместе с

плотниками весла и лавки.

– Передых у нас, Вятка? – спросил аргун-плотник из рязанских сбегов, ловко втыкая острый чекан в заготовку для весла, лопоть-одежда была у него

справная, видно, он успел приткнуться к местной бабе. – Али пришла пора

итить на стену и воевать тугарина?

– Нонче там есть кому воевать поганых, – отмахнулся сотник, направляясь

к Бранку. – А передыха не будет, нам надо к заходу Ярилы закончить смолить

деренейские-разбойничьи ушкуи, дать им день просохнуть и на другую ночь

спустить на воду.

– Возьми с собой и меня, – молодой аргун снова поплевал на ладни. – Я

ух какой ярый на нехристей.

– Вот на стену и пойдешь, – на ходу бросил Вятка. – А мне нужны

терпеливцы, чтобы пальцем без приказа не пошевелили.

Бранок вместе со своим десятком и десятком Охрима примеривал по ширине

ушкуя лавки, обтесанные из вязкого ясеня, которые нужно было приладить в его

середине, рассчитанного на тридцать ратников. Лодку давно проконопатили

внутри и залили зазоры между гнутыми досками горячей смолой, заканчивали

работу и снаружи, осталось просмолить только корму. Был виден конец в работе

и на остальных ушкуйных остовах, числом пять, чернеющих на бревнах – катках, закрытых от тугарских стрел навесами из горбылей, промазанных грязью, чтобы

гасла горящая пакля. Вражеские стрелы залетали сюда часто, ушкуи рубили

рядом с проездой башней с воротами, закрытыми изнутри на дубовые

заворины-засовы, чтобы ночью можно было открыть и столкнуть лодки, минуя

подъемный мост, прямо в Жиздру. Так задумал с самого начала Вятка, приданный

к аргунам главным. Еще несколько лодок, принадлежащих козельским гражданам, требовали только мелкого ремонта, всех их было числом двенадцать. Когда

завелся разговор с набором рати для похода в Серёнск, темник Латына не стал

долго мудрить, он указал воеводе Радыне на Вятку и его сотню, и тому

осталось только благословить храбрых воев, успевших проявить себя на охоте

между ордынских полков, и на строительство ушкуев, и на поход в их тыл. Но

Вятка воспротивился уходу из крепости всей сотни, он разделил ее пополам, отобрав как всегда тех, кого успел проверить в деле. Он подошел к двум своим

друзьям и облокотился на брус, упертый в деревянные бока лодки, Бранок и

Охрим отложили плотницкие инструменты, стряхнули с себя пахучую стружку: – Успеем закончить? – оглянулся Бранок на остовы лодок, чернеющие за

спиной потеками свежей смолы. – Кажись, дело ладится.

– А ни то, на следующую ночь будем спускать на воду. Звяга уже

выведывал, когда будем припас загружать, – Охрим уверенно махнул шуйцей, продлажая оглаживать десницей лицо, покрытое серым налетом усталости. Сотня

со дня осады крепости ордынцами не знала роздыху, сражаясь с тугарами то на

стене, то уходя на охоту в тыл, то помогая аргунам гнуть доски для остовов

лодок, забивая между ними распорки и притягивая за концы веревками к

носовому комлю чтобы потом зафиксировать эти концы коваными гвоздями.

– Припас мы погрузим в последнюю очередь, вначале надо ушкуи проверить

на течь, – Вятка передернул плечами. – Иначе, если какой потонет, воевода

Радыня спустит с нас шкуры или посадит на кол, как мунгальских ясыров.

– Вота будя тада бяда, – ухмыльнулся десятский. И тут-же посерьезнел. –

А какой струг ты надумал спустить в Жиздру первым?

– А вот его на воду и спустим, эту черную лебедушку, – похлопал Вятка

ладонью по еще не просохшим доскам. – Ежели на дно сразу не канет, глядишь, и мы опосля останемся живы.

– Ты выбрал наш-от! – оживленно воскликнули оба друга. – Тогда давай мы

его сами и опробуем.

– Как раз вы на нем пойдете, – не стал сотник скрывать своих задумок. –

За вами потянутся ушкуи Темрюка и сбега Якуны, а замыкать поезд будет

Прокуда.

– А ты с кем пойдешь? – уставился на него Охрим, от волнения он взопрел

под фофудьей, подбитой лисьим мехом.

– Я наметился на середину, ежели что не заладится, то подмога будет

одинаковая в обе стороны.

Бранок с Охримом переглянулись, на усталых лицах обозначилось подобие

одобрительной улыбки, они покивали головами, увенчанными рысьими треухами: – Это так и есть.

Вятка, сообщив друзьям главное, начал сворачивать разговор: – Ну тогда пора подносить катки ближе к ушкуям, чтобы в ночь похода, пока нехристи будут видеть поганые сны, они катились по ним без остановок, а

мы только их подкладывали, – отслонился он от бруса. – Прокуда нарубил таких

катков целую гору.

Сотник направился к поленице, сложенной из равных по размеру

бревенчатых кругляшей, чтобы убедиться еще раз в том, что к отплытию лодок

все готово, и что оставалось только дождаться, пока черная горячая смола не

пропитает паклю насквозь и не затвердеет в пазах между досками как желтые

потеки на стволах вековых сосен, которые отодрать можно было только

засапожным ножом. Изредка в воздухе свиристели глиняными свистульками

залетные мунгальские стрелы с привязанными к ним кусочками горящей бересты

или тряпки, но они были на излете, а значит, особого вреда причинить не

могли. Разве что нанести небольшую рану, их горожане лечили своей мочей.

Новый день начался с барабанного боя в стане врага, рева длинных

деревянных труб и надсадных звуков рожков, выточенных мунгалами из рогов

скота. За этим концертом, во время которого шаманы с бубнами и в драных

одеждах обвешанные сушеными птичьими головами и костями животных, исполняли

ритуальные танцы, последовал топот множества копыт, и все повторилось

сначала. Ордынцы подскакали к стене, выходящей на напольную сторону, тучи

стрел и дротиков взметнулись в воздух и понеслись к вежам и заборолам

крепости, а через них – к боярским хоромам и простым истобам, стараясь

разнюхать цель и поразить ее острыми наконечниками. Так продолжалось до

полдня, после которого наступало короткое затишье, и бесконечная карусель

кипчакских сотен начиналась заново. И так было со дня начала осады. Но в

этот раз после полудня со стороны проездной башни донеслись громкие крики