вдруг разлеглась на снегу и жалобно застонала. Затем проползла по
направлению ко рву несколько локтей, и снова издала хриплый стон, похожий на
стон молодого мунгала, умирающего от ран, оглянувшись на десятского, замахала широкими рукавами чапана, призывая идти вперед. Вятка сообразил, что следует делать, ткнув указательным пальцем в груди Темрюка, Прокуды и
Якуны, пропал с ними в седом молоке, разлившемся вокруг. Под ногами
зачавкали трупы людей, начавшие разлагаться, в нос ударил невыносимый запах, прерывавший дыхание. Откуда-то донесся едва слышимый стон, ему откликнулся
еще один, чуть ближе, стенания умирающих повторились, теперь с другой
стороны, но помочь им было некому. Вятка наткнулся на рогатулины веток, норовящие попасть в глаза, он подался грудью вперед и стал медленно
раздвигать их, стараясь мягко подмять нижние под себя. Так-же поступили
друзья, идущие за ним след в след. Если бы в этот момент что-то произошло, они остались бы лежать поверх веток и трупов, представляя собой новые
твердые участки для коней ордынцев, куда те воткнули бы копыта. Наконец, лапти ощутили снежный наст, едва слышно хрустнувший, Вятка прошел немного
вперед, посторонился давая возможность охотникам прибиться к нему. Сзади
раздался жалобный стон, который был сильнее стонов людей, умирающих во рву.
Это продолжала играть живца Улябиха, ползущая вслед за ратниками, она
понимала, что рискует больше остальных и если допустит оплошность, то может
получить стрелу, поэтому иногда добавляла в жалобные стенания тугарские
слова, должные привлечь внимание нехристей, прятавшихся в засаде. Хитрый
замысел наконец-то сработал, впереди гнусаво забормотали, затем наступили
ногой на сухую ветку, после чего раздалось несколько коротких звуков, похожих на стук деревянной прялки, когда на веретене обрывается шерстяная
нитка. Вятка обратился весь внимание, он привстал и повернул голову туда, откуда донеслась тугарская речь, это место было в нескольких шагах и пальцы
ратников легли на рукоятки острых ножей. А Улябиха продолжала закручивать
пружину обмана, она скороговоркой произносила мунгальские слова, сглатывая
их концы, и опять стонала громче прежнего. Издали казалось, что это просит о
помощи молодой ордынский воин, приползший к своим от урусутской крепости. В
паре сажен от друзей заскрипел под подошвами кожаной обувки ледок, невидимые
враги перекинулись между собой фразами и шаги начали приближаться. Вятка
махнул рукой Прокуде и Якуне, чтобы оставались на месте, сам заскользил с
Темрюком навстречу часовым так, чтобы можно было зайти к ним в тыл. Они едва
не столкнулись нос к носу, кривоногие и низкорослые мунгалы шли на голос
Улябихи, не оглядываясь по сторонам, они не заметили двух ратников, присевших перед прыжком в укрывший их туман. И как только ордынцы
проковыляли чуть вперед, Вятка указал Темрюку на того, кто был ближе к нему, а сам разъяренной рысью прыгнул на спину его попутчику. Он метил ножом не в
спину, потому что опасался попасть в визляки от кожаных шнуров, на которых
держался доспех, а под основание железного шлема, туда, где прятались под
слоем жира шейные позвонки. Сам нож держал не вертикально, а горизонтально, чтобы острие вошло между бобышками и перерубило жесткие хрящи. Если же оно
соскользнул бы с костяшек, лезвие все равно раскроило бы на шее вены и жилы.
Так и получилось, мунгал жирно хрякнул, словно глотнул добрую порцию
мунгальского чая, приправленного салом, и начал неторопливо заваливаться на
спину. С ним было покончено за один удар засапожного ножа, верного друга
вятичей. Темрюк поступил еще проще, он обхватил рукой голову поганого, стараясь запрокинуть ее назад как у овцы, принесенной в жертву мунгальскому
богу, а потом полоснул ножом по горлу, заглушая хрипы его же малахаем. А
Улябиха продолжала издавать надрывные стоны, перемежая их просьбами о помощи
на ордынском языке, она, ничего не видевшая вокруг, словно чувствовала, что
с расправой над двумя часовыми дело у ратников не закончилось. Вскоре
догадки подтвердились, с того же места донеслись тревожные восклицания еще
двоих нехристей. Но теперь Вятка знал, где они прячутся, мало того, ратники
обзавелись отличными луками, согнутыми из рогов степного животного, и когда
тугары оставили место засады и пошли по следу товарищей, они расстреляли их
с расстояния в пару сажен. Туман поглотил хлопки тетив о рукава фофудий и
зудение злых стрел, которым было все равно, какую цель выбрали для них люди.
Путь в логово врага был свободен, оставалось перескочить на другой
берег неширокой Другуски, снег на которой даже днем был крепким, сейчас же
она оделась вдобавок ледяным панцирем, могущим удержать и пешего, и конного
воина. Темрюк приложил ладони, сложенные ушкуем-лодкой, ко рту и взыл
волком, скоро дружина собралась на другом берегу реки вокруг десятского, признавшего Улябиху и приблизившего к себе. Но баба не думала задирать нос, она невозмутимо готовила к делу волосяной аркан, снятый с убитого охотниками
нехристя, и дергала нож в деревянных ножнах, чтобы он легче ходил. Вятка
ждал возвращения разведчиков, посланных вперед, а когда они вернулись и
обрисовали расположение ордынских отрядов, разбил дружину на десятки и
указал каждому направление движения, сам захватив со своими воями середину.
В мунгальской засаде остались трое самых рослых ратников, вооруженных
оружием, добытым товарищами.
Десятки неслышно приближались к врагам, спящим глубоким сном
победителей на кошмах и войлочных потниках вокруг юрты сотника. Часовые
второго эшелона, уверенные в надежности первого охранения, дремали, обхватив
руками длинные пики, и охотники сняли их быстро. Когда подошли вплотную к
стойбищу, ни одна мохнатая лошаденка не встряхнула гривой и не забила по
земле копытом, они потянулись широкими ноздрями к фофудьям вятичей, стремясь
захватить побольше воздуха. И это оказалось еще одним успехом делу, чуткие
воины орды слышали лишь их ровное дыхание. А может, они выпили после
кровавого дня достаточно хмельной хорзы и теперь витали в белых и пушистых
облаках, или в реках крови, что было правильнее. Вятка вывел свой десяток
ратников к отряду поганых, занявшему небольшую ложбинку, часовой уже лежал
на притоптанном копытами снегу, раскинув рукава чапана. Вокруг раздавались
громкие всхлипы и бормотания, мунгалы дергали то рукой, то ногой, не
выпуская из рук чембуров. Подавая пример, десятский наклонился к тугарину, накрывшемуся с головой какой-то тряпкой, резко развернув его за плечо, ударил ножом в середину груди. Проследив, чтобы нехристь затих без звука, метнулся к его соседу, спящему рядом. Темрюк сжал пятерней рукоятку ножа и
прошмыгнул мимо конских голов, он стал бродить как тень по рядам тугаров, наклоняясь к спящим словно для поцелуя. Ратники разошлись кто куда, стараясь
ступать ногами как на охоте – высоко поднимая лапти, обернутые дерюгой, заворачивая ступни вовнутрь. Званок с Улябихой нацелились на юрту сотника в
середине стойбища, возле нее сидел на корточках то ли охранник, то ли
рассыльный в накрученной на голову цветной ширинке. Одной рукой он сжимал
рукоятку сабли, а другой опирался на пику, чембур был засунут за цветной
кушак. Скорее всего, это был кипчакский слуга, примкнувший к орде в надежде
поживиться добром в лесной урусутской стороне. Званок мягким прыжком
заскочил ему за спину и резко ударил ножом между лопатками, а Улябиха
нырнула во внутрь юрты, откуда доносился громкий храп. Вскоре храп перешел в
хрип, но на этом дело не закончилось, потому что почти сразу женский визг
перекрыл другие звуки. Званок отшвырнул полог, закрывавший вход в юрту, и
