Все это выглядело какой-то фантасмагорией: судья-то ведь ни о чем не подозревал. Он думал, что кроме него в темноте никого нет.

Время от времени свет маяка окружал его светящимся ореолом, и тогда можно было разглядеть старый габардиновый плащ и фетровую шляпу. Мегрэ даже заметил у судьи во рту папиросу — наверно, она уже потухла из-за дождя.

Между ними оставалось не больше четырех метров. Комиссар и муж Дидины стояли возле какой-то будки. Они и не думали прятаться. Судья не замечал их только потому, что не глядел в их сторону. Он совсем замучился. Груз, который он тащил, зацепился за трос, натянутый поперек пристани сантиметрах в двадцати от земли. Надо было поднять тело и перекинуть через трос. Судье это долго не удавалось. Он явно не привык к физическому труду: ему было жарко, он утирал пот.

И тут Мегрэ, не дожидаясь удобного момента и не подумав, как лучше взяться за дело, запросто брякнул:

— Послушайте, старина…

Судья оглянулся, увидел двух мужчин — огромного Мегрэ и тщедушного таможенника. Было слишком темно. По его лицу нельзя было прочесть, какие чувства он испытывает. Прошло несколько долгих секунд. Потом раздался голос. Пожалуй, не слишком уверенный.

— Виноват, а кто вы?

— Комиссар Мегрэ.

Он приблизился, но лица судьи по-прежнему почти не различал. Мегрэ чуть не наступил на тело, завернутое в какие-то мешки. Странно, что в такую минуту судья переспросил с удивлением, к которому примешивались уважительные нотки:

— Мегрэ из уголовной полиции?

В близлежащих домах все спали. Где-то в шелестящей тьме старик Барито ищет ямы на дне, чтобы поставить верши на угрей.

— Пожалуй, оно к лучшему, — снова заговорил судья. — Ко мне пойдете?

Он сделал несколько шагов, словно забыв о своей ноше. Вокруг стояла такая гнетущая тишина, что, казалось, все они живут в замедленном темпе.

— Может быть, тело пристойнее будет отнести в дом? — нехотя предложил судья.

Он нагнулся. Мегрэ пришел ему на помощь. Дверь дома была не затворена. Таможенник остановился на пороге; Форлакруа не узнал его и не понимал, собирается тот войти или нет.

— Благодарю вас, Юло! — сказал Мегрэ. — Завтра утром я к вам загляну. А пока хотелось бы, чтобы никто ничего не знал. У вас есть телефон, господин Форлакруа?

— Есть, но после девяти вечера нас не соединяют.

— Минутку, Юло. Сходите на почту и позвоните. Попросите Люсон, номер двадцать три. Это гостиница. Позовите к телефону инспектора Межа. Пусть как можно скорее едет сюда.

Ну вот! Наконец-то они оказались в коридоре вдвоем, лицом к лицу; судья включил свет. Снял шляпу, с которой капала вода, снял плащ. Ночные тайны рассеялись. При свете судья оказался невысоким худощавым человеком с правильными чертами лица, обрамленного длинными волосами, белокурыми с проседью, очень тонкими и наводившими на мысль о парике.

Он посмотрел на свои руки — они были в грязи, — потом перевел взгляд на свою ношу. Мегрэ заметил, что тело увязано в два мешка из-под угля — один закрывает голову и грудь, другой — ноги. Края мешков были грубо сшиты бечевкой.

— Хотите сразу на него посмотреть?

— Кто он? — спросил Мегрэ.

— Понятия не имею. Снимайте пальто и входите, пожалуйста.

Судья обтер руки платком, отворил дверь, повернул еще один выключатель, и они очутились на пороге просторной комнаты, в глубине которой потрескивали дрова в камине.

Вряд ли что-нибудь могло поразить в ту минуту Мегрэ больше, чем эта комната с ее ласковым теплом и гармоничным порядком. Из-за дубовых балок потолок казался слишком низким. К тому же, чтобы войти, надо было спуститься на две ступеньки. Пол был выложен белыми плитками, на которые были брошены два-три коврика. Вдоль белых стен — только шкафы с книгами, тысячи книг.

— Садитесь, комиссар… Помнится, вы любите тепло.

На старинном столе — опять книги. Перед столом два кресла. Разве укладывается в голове, что за дверью, зашитый в два мешка из-под угля, лежит…

— Мне повезло, что случай свел меня с таким человеком, как вы. Кстати, я не вполне понимаю: мне казалось, что вы в Париже…

— Я получил назначение в Люсон.

— Тем лучше для меня. Мне, разумеется, было бы трудно все объяснить обычному полицейскому. Не возражаете?

Он достал из ренессансного сундучка серебряный поднос и, хрустальный графин со стаканами; в хорошо продуманном освещении они заиграли восхитительными отблесками, создавая атмосферу изящества и уюта.

— Прошу вас, стаканчик арманьяка. В сущности… Я вот о чем подумал: как этот гнусный одноглазый таможенник оказался замешан в…

Именно в этот миг Мегрэ вдруг ясно оценил ситуацию. Комиссар буквально увидел, как он сидит, удобно устроившись в кресле, вытянув ноги к огню и грея арманьяк в ладонях. Его осенило: говорит-то и задает вопросы не он, а этот проницательный и спокойный человечек, несколько минут назад тащивший труп к морю.

— Прошу извинить, господин Форлакруа, но мне кажется уместным спросить вас кое о чем.

Судья повернулся к комиссару; в его синих как незабудки глазах читались удивление и укор. Он, казалось, говорил: «Ну зачем? Не думал, что вы такой. Что ж, как хотите».

Но он промолчал, лишь вежливо наклонил голову, чтобы лучше слышать. Это был свойственный ему жест, означавший, что он немного туг на ухо.

— Вы только что заявили, что не знаете… этого человека.

Господи, как трудно! До чего щекотливыми становятся обычные вещи, когда ты погружен в такое блаженство!

— Уверяю вас, я его в глаза не видел.

— Тогда почему…

Он должен это сказать! Смелее! Мегрэ на секунду прикрыл глаза, будто глотал горькое лекарство.

— Почему вы его убили?

Он открыл глаза и вновь увидел на лице судьи то же удивленное и укоризненное выражение.

— Но я не убивал его, комиссар! Что вы! Зачем я стану убивать субъекта, которого не знаю и никогда в жизни не видел? Я понимаю, что это трудно себе представить, но не сомневаюсь, что вы-то мне поверите.

Самое интересное, что Мегрэ уже ему поверил! Он поддался чарам этого молчаливого дома, где слышался лишь треск поленьев да иногда шум моря вдали.