Шартье готов переговорить с ним. Он берет это на себя.

Отправляется на переговоры с бесчестным автором статьи и возвращается удрученный и негодующий, «Я надеялся, что вам это обойдется недорого, поскольку этот тип по уши в долгах. К несчастью, все складывается очень скверно. Газета уже печатается. Придется задержать тираж, оплатить типографии издержки».

Одним словом, важней всего статьи, которые не публикуются, но если случается осечка и такая статья выходит в свет, это тоже неплохо. Публикация подобных гнусных текстов необходима: во-первых, из-за читателей, во-вторых, чтобы заставить будущие жертвы задуматься.

— Кстати, — вспомнил Буссу, набивая трубку, которую он курил большими затяжками даже в самых фешенебельных местах, — я же утром получил записку от Пьебефа.

Он принялся шарить по карманам и наконец извлек ее вместе со связкой ключей. Записка была написана в кафе, но бывший инспектор из осторожности оборвал уголок, где значилось название заведения. Подписи, как обычно, тоже не было.

— Шеф, думаю, лучше, если вы сами позвоните ему.

И Буссу искоса глянул на Франсуа с той же смесью веры и тревоги и с тем же изумлением, с какими смотрят теперь на него все. Но у Франсуа был такой вид, словно все это нисколько его не волнует. Словно все это чепуха.

Пришлось опять звонить на Пресбургскую улицу. Вивиана привыкла, что он вечно переносит или отменяет свидания.

— Сегодня меня не жди. Буду очень удивлен, если освобожусь раньше вечера.

— Ночевать пойдешь на улицу Деламбра? Все нормально?

— Да.

— Ты ничего от меня не скрываешь? Никаких неприятностей?

Однажды — они уже были вместе, и Вивиана несколько месяцев не показывалась у Пополя — агенты отдела охраны нравственности сцапали ее во время обеда под предлогом, что у нее не в порядке «желтый билет». Она тогда еще жила не на Пресбургской улице, а в снятой Франсуа квартире на улице Дарю, неподалеку от авеню Терн, и обедала в ресторане для завсегдатаев на улице Фобур-Сент-Оноре. Как всегда, держалась она невозмутимо и спокойно, а инспектор нарочно говорил на повышенных тонах, чтобы все вокруг слышали, что у нее «желтый билет». Ее доставили в тюрьму предварительного заключения, и первую ночь она провела с проститутками, которых привозили полицейские фургоны, а утром сидела нагишом на втором этаже, ожидая очереди на медицинское освидетельствование.

Метили явно во Франсуа. Через девицу, которую в этот день выпустили, Вивиана передала ему, что ее забрали. Он тут же примчался, однако натолкнулся на стену официальных предписаний. Пришлось потратить несколько дней на всякие закулисные ходы и сложные формальности, в результате чего Франсуа письменно обязался оказывать Вивиане материальную поддержу и брал на себя ответственность за ее поведение.

То было первое предупреждение, может быть, чуть деликатнее того, которое люди Джанини сделали Франсуа на террасе «Фуке». Исходило оно, очевидно, не из самых высоких сфер, возможно, от инспектора Бутареля, который, должно быть, надеялся, что Франсуа не посмеет вмешаться. Но они ошиблись. Все они — и Буссу, и Пьебеф, и Рауль — заблуждаются относительно него. Пьебеф, например, убежден, что Франсуа так бесстрашен по простоте, наивности или глупости.

На этот раз Пьебеф назначил ему по телефону свидание в пивной «Глобус» на Страсбургском бульваре, где собирается актерская мелкота и статисты с киностудий:

«Поднимитесь на второй этаж, шеф, я буду у бильярдных столов». Вечно он вытаскивает Франсуа в самые неожиданные уголки Парижа и окрестностей, хотя, если судить по виду, Пьебефа трудно заподозрить в романтичности.

Сын нормандских фермеров, он коротконог, приземист и так широк в кости, что это уже выглядит уродством. Под его дубленой шкурой ощущается костяк гориллы; с годами он растолстел и стал похож на торговцев скотом, что толкутся на ярмарках в его родной Нормандии, и к тому же он до сих пор сохранил нормандский выговор; лицо у него такое багровое, а к вечеру в нем появляется даже какая-то лиловатость, что порой становится страшно, не хватит ли беднягу Пьебефа удар. Пьет он кальвадос.

— Проверили? За вами нет хвоста? — И, поскольку Франсуа не ответил, Пьебеф раздраженно прохрипел:

— Не думайте, что вы умнее всех. И не вы больше всего тут, рискуете. Значит, вы заметили, что у вас на Елисейских полях торчит инспектор? Ну, мне даже не надо туда идти, чтобы сказать, что это Шаррио, новый сотрудник с улицы де Соссэ.

— А тот, что приходил сегодня утром в типографию и унес гранки?

Пьебеф, согревая в ладонях стопку, высокомерно и чуть ли не свирепо глянул на Франсуа. От экс-инспектора вечно несло кальвадосом, и подчас до того нестерпимо, что приходилось легонько отворачиваться. Но, как у всех людей с дурным запахом изо рта, у него была противная, а может, злая привычка дышать при раз-; говоре прямо в лицо; когда же ему хотелось, чтобы собеседник не слишком отдалялся, он придерживал его за лацканы.

Пьебеф много лет служил в полиции постовым, являя собой образчик полицейского прежних времен, вечно пьяного, неряшливого, малограмотного, и в ту пору представлял собой колоритную достопримечательность квартала Сен-Мишель. Благодаря шурину, занимающему довольно высокий пост в министерстве внутренних дел, Пьебеф с грехом пополам сдал экзамен на инспектора и был назначен в отдел охраны нравственности. Влияние шурина помогало ему удерживаться там в течение восьми лет; став сам себе хозяином, Пьебеф принялся пить сверх всякой меры, а с публичными женщинами, порученными его надзору, обращался, как настоящий сатрап. Его обвиняли в том, что с некоторых из них он берет оброк натурой и деньгами, а те, кто пытается уклониться, дорого за это расплачиваются. В конце концов от него избавились, досрочно выпихнув на пенсию, и Пьебеф не простил этого ни бывшим коллегам, ни начальству.

Франсуа едва не упустил случая свести с ним знакомство; первое письмо, естественно без подписи, которое он получил от Пьебефа, доверия не вызывало, Франсуа посоветовался с Буссу, тот не выразил энтузиазма: «Вероятнее всего, псих. Вам часто придется сталкиваться с ними.

Их тянет на газеты, как мух на мед».

Франсуа тогда еще работал на Марселя в «Вестнике Сен-Жермен-де-Пре». На всякий случай он напечатал первую статью о Джанини в обычной манере предвыборных статей — с туманными обвинениями и обещаниями сказать в дальнейшем гораздо больше. Буссу одобрительно заметил: «Весьма неглупо. Увидите, теперь мы можем не беспокоиться. Завтра придет куча писем, где мы найдем все возможные и невозможные, подлинные и ложные сведения о нашем противнике. Прием классический. Не знал, что он вам известен». Вообще Буссу принял Франсуа достаточно безразлично. Для него Франсуа был брат хозяина, работодателя, а он уже на многих работал и навидался всякого.

Первое письмо Пьебефа гласило:

В тот день Пьебеф, прежде чем подойти, добрых четверть часа наблюдал за Франсуа.

— Идите к скамейке напротив жирафов. Там больше всего народу. В толпе меньше риска быть замеченным.

Пьебеф давно ждал подобного случая и, надо полагать, посылал десятки писем в газеты, но безрезультатно.

Наконец настал его час: Франсуа оказался именно тем человеком, какой ему нужен.

— Прежде всего, вбейте себе в голову, что Джанини, несмотря на его деньги и важный вид, ничего собой не представляет. Он пешка. Если вы вправду хотите устроить большую чистку, он послужит вам отправной точкой, и, ручаюсь, от нее вы пойдете очень далеко. Я знаю, вы брат советника. Мне известна его репутация. Он, конечно, не невинный младенец, но мне хотелось бы знать, захочет ли он при своей репутации мараться?