Можно было и впрямь подумать, что лукавый случай, воспользовавшись уходом Мегрэ на покой, тут же, словно в насмешку, преподнес ему разительный пример ненадежности всех свидетельских показаний. Причем на этот раз знаменитый комиссар, вернее, тот, кого именовали так еще три месяца назад, находился по другую сторону барьера, среди клиентов, если можно так выразиться, ибо именно к нему был обращен настойчиво-внимательный взгляд и вопрос:

— Уверены ли вы, что тогда была половина седьмого или около того и что вы стояли подле камина?

И Мегрэ с ужасающей очевидностью понял, что можно мгновенно парализовать сразу несколько человек простым вопросом:

— Что именно вы делали между шестью и семью вечера?

Если бы еще тогда происходили какие-то бурные, драматические, волнующие события! Ничуть не бывало! Просто-напросто в ненастный день шестеро обитателей семейного пансиона томились от безделья в ожидании обеда в гостиной, в столовой или в своем номере.

Словом, Мегрэ-клиент, Мегрэ, которого допрашивали, отвечал нерешительно, точно нерадивый школьник или лжесвидетель.

Впрочем, ненастный день — это слишком слабо сказано. На парижском вокзале Сен-Лазар большое объявление гласило: «Буря над Ла-Маншем. Переезд из Дьеппа в Ньюхейвен не гарантируется».

Многие англичане, не рискуя пускаться в путь, возвращались обратно в гостиницы.

На главной улице Дьеппа бешеный ветер, казалось, вот-вот сорвет все вывески. Чтобы открыть входную дверь, приходилось напрягать все силы. Потоки воды обрушивались на мостовую, словно морской прибой, с грохотом разбивающийся о каменистый пляж: лишь изредка мелькала фигура одинокого прохожего, вынужденного выйти из дома и бегом пробиравшегося вдоль стен, натянув пальто на голову.

Стоял ноябрь. Уже в четыре часа дня повсюду зажигали лампы. В морском порту судно, которому следовало отчалить в два часа, все еще покачивалось у причала бок о бок с рыбачьими шаландами, их мачты с треском ударялись друг о друга.

Смирившись, г-жа Мегрэ принесла из своей комнаты вязание, начатое в поезде, и уселась у печки, и тут же незнакомый ей рыжий хозяйский кот поспешил устроиться у нее на коленях.

Время от времени она поднимала голову и бросала сокрушенный взгляд на Мегрэ, который маялся, не зная, чем заняться.

— Напрасно мы не остановились в гостинице, — вздыхала она. — Там ты хоть нашел бы кого-нибудь сыграть в карты…

Само собой! Да вот бережливая г-жа Мегрэ взяла Бог весть у какой своей знакомой адрес этого семейного пансиона, затерявшегося в конце пустынной, неосвещенной набережной, где стояли летние дачи с заколоченными на зиму ставнями и дверями.

А между тем это впервые после того, как чета Мегрэ двадцать пять лет назад совершила свадебное путешествие, они отправились вместе отдохнуть и развлечься.

Наконец-то Мегрэ обрел свободу! Он покинул свой кабинет на набережной Орфевр и вечером мог спокойно лечь спать, уверенный, что проведет ночь в своей постели, что никакой телефонный звонок не разбудит его и не погонит невесть куда разглядывать еще не остывший труп.

И вот, поскольку г-жа Мегрэ давно мечтала посмотреть Англию, Мегрэ вдруг решился:

— Проведем две недели в Лондоне. Я воспользуюсь случаем и встречусь с коллегами из Скотленд-Ярда, с которыми вместе работал в годы войны.

И надо же, такое невезенье! Над Ла-Маншем разразилась буря! Пароход не отплывает. Приходится торчать в этом унылом пансионе, о котором г-жа Мегрэ вспомнила в недобрый час и где, казалось, сами стены источали скаредность и скуку!

Хозяйка м-ль Отар изо всех сил пыталась замаскировать приторными улыбками свой почтенный возраст и скверный характер. Но ноздри ее невольно вздрагивали всякий раз, как она замечала шлейф табачного дыма, тянувшийся за Мегрэ, который расхаживал по комнатам. С ее уст то и дело готово было сорваться замечание, что нельзя беспрерывно курить трубку в натопленном и тесном помещении, где сидят дамы. Но всякий раз Мегрэ, предчувствуя грозу, поднимал на нее столь хладнокровный взор, что хозяйка спешила отвести взгляд и промолчать.

Ее также отнюдь не радовало, когда бывший комиссар, всю жизнь питавший слабость к печкам, хватал кочергу и с великим рвением разгребал чуть тлеющие угли, отчего все трубы гудели, как моторы.

Дом был невелик — трехэтажная вилла, превращенная в пансион. С улицы попадали прямо в коридор, но из соображений экономии свет не горел ни в коридоре, ни на лестнице, которая вела на второй и третий этажи, так что по временам слышно было, как кто-нибудь из постояльцев спотыкается в темноте на ступеньках или ощупью ищет дверную ручку.

В первой комнате нижнего этажа, окна которой выходили на улицу, была гостиная с нелепыми маленькими креслами, обитыми зеленоватым плюшем; на столе лежали старые, истрепанные журналы.

Затем шла столовая, где разрешалось находиться не только в часы еды.

Г-жа Мегрэ сидела в гостиной. Мегрэ ходил из комнаты в комнату, от одной печки к другой, от одной кочерги к другой.

За столовой помещалась буфетная, там сейчас пятнадцатилетняя горничная Ирма начищала мелом ножи и вилки

А дальше находилась кухня, где царили м-ль Отар и Жанна, старшая служанка, женщина лет около тридцати, вечно ходившая в шлепанцах, вечно нечесаная и неопрятная, вечно раздраженная, смотревшая на всех недоверчиво и неприветливо

Больше никакой прислуги в доме не было. Все то и дело натыкались на растерянного мальчика лет четырех, сына Жанны, как узнал Мегрэ от горничной Ирмы; на него со всех сторон сыпались толчки, шлепки и ругань.

В подобную погоду всякое другое место тоже мало располагало бы к веселью, но в доме м-ль Отар время тянулось томительно, как нигде, минуты, казалось, содержали больше секунд, чем положено, а стрелки на черных мраморных часах, стоявших под стеклянным колпаком на камине, совсем не двигались.

— Сходил бы ты в кафе, когда чуть поутихнет. Там-то уж наверняка найдешь себе партнеров для игры.

Даже поболтать в свое удовольствие и то не удавалось: постояльцы ни на минуту не оставались одни. М-ль Отар то и дело сновала из кухни в гостиную, открывала дверцу буфета или выдвигала ящик, присаживалась на миг и снова уходила, и вид у нее при этом был такой озабоченный, словно она должна следить за каждым во избежание катастрофы, словно, если ее не будет в гостиной хоть пятнадцать минут, гости тотчас воспользуются этим и стянут один из рваных журналов мод или же подпалят мебель!

Время от времени в гостиную забегала Ирма, она убирала в буфет начищенные приборы и уносила следующую партию.

У печки в столовой сидела, держась очень прямо на стуле, «печальная дама» которую супруги Мегрэ так прозвали, не зная ее имени, и читала книгу с никому не ведомым названием — книга была без обложки.

Должно быть, она жила здесь уже несколько недель. На вид ей было лёт тридцать, и выглядела она болезненной; возможно, она приехала сюда немного отдохнуть после перенесенной операции. Во всяком случае, передвигалась она с опаской, словно боялась, что в ней что-то сломается. Ела она мало, вздыхая при этом так, будто сожалела о минутах, потраченных на столь низменное занятие.

Другая обитательница пансиона, которую Мегрэ со свирепой усмешкой называл «молодой новобрачной», являла собой прямую противоположность этой даме: движения ее были столь стремительны, что даже когда она просто переходила от одного кресла к другому в комнате возникали сквозняки.

Молодой новобрачной было лет сорок — сорок пять. Невысокого роста, полная, она отличалась, должно быть, не слишком покладистым характером, так как по малейшему ее зову муж бросался к ней со всех ног, и на лице его заранее появлялось покорное и виноватое выражение.

Ему едва минуло тридцать лет, и не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что он заключил брак не по любви и что, пожертвовав своей свободой, он хотел обеспечить себе кусок хлеба на старости.