Случалось, он жалел себя и думал, что уж лучше бы служить вместе с остальными, чем сидеть день и ночь за этим столом. Он однажды даже обратился к командиру полка с рапортом, попросил отправить на фронт. Майор накричал на него и сказал, что отправит, только не на фронт, а на губу. На хлеб и воду. Но и там он будет писать. Такое Дрозду не светило и больше он о фронте не заикался. Понял, что все равно не отпустят. Туда мог поехать любой. А где найти человека с таким хорошим почерком, человека, который так много работает и никогда не подводит начальство? Такого год искать - не найдешь.
Но маршевые роты уходили не так часто. Бывали и свободные дни. Совершенно свободные: можно отдохнуть, сходить в гости к повару и хлеборезу, заглянуть в каптерку к кому-нибудь из старшин... Так что на должности своей Дрозд откормился, приоделся. Большие возможности появились у Дрозда. Мог, по ошибке, кого-то вычеркнуть из списка маршевой роты, и кого-то, опять же по ошибке, внести в этот список. Появилось у полкового писаря немало друзей. Уважали его не только солдаты, но и сержанты и даже старшины. Одаривал своей дружбой Дрозд не каждого. Со всякой шантрапой не якшался.
Положение в запасном полку было сложным. Люди здесь служили всякие и по-разному. Одни рвались скорее на фронт. Имелись у них, как они говорили, личные счеты с фашистами.
Другие наглухо окопались и надеялись пересидеть здесь войну: старшины, каптеры, работники пищеблоков, складов и канцелярий, нужные командирам мастера. Если их вместе собрать, хороший батальон получится. А еще имелось немало таких, которые, ни с чем не считаясь, стремились попасть в эту категорию.
Третьи, которых было большинство, просто служили. У многих из них были на исходе и силы, и терпение. Слишком тяжелой оказалась служба в лагерях, где стояли запасные полки. Да и можно ли было считать это военной службой? Солдаты занимались всем, чем угодно, но только не боевой подготовкой. В любую погоду таскали они за много километров, со станции, тяжелые бревна, а потом пилили и кололи, заготавливая дрова. Копали какие-то ямы и бесконечные траншеи, дробили камень, мыли и чистили сортиры, что-то грузили и разгружали, что-то строили. А в свободное от работы время занимались строевой подготовкой.
Кормили не густо. Кусок хлеба, "шрапнель" и чай на завтрак. Ужин отличался от завтрака тем, что давали его не утром, а вечером. На обед, кроме осточертевшей "шрапнели", полагался еще "суп-пюре картофельное". Блюдо со странным названием и не менее странным вкусом. Но черт с ним, со вкусом. Там и есть было нечего. Картофельное пюре, разведенное кипяченой водичкой до состояния супа, с тремя блестками жира на миску.
Армию государство снабжало продовольствием в первую очередь. Старались досыта накормить фронт. Служившим в тылу давали не густо, но терпимо, по военному времени. Но вряд ли больше половины скудного солдатского пайка доходило по назначению. Воровали по-черному. Воровали все, кто мог и хотел, снизу доверху. Брали, сколько могли утащить, надеясь, видно, что другие окажутся посовестливей и не выгребут все, оставят что-нибудь и солдату.
От постоянной тяжелой работы, недосыпа и скудной еды у многих солдат оставалось только два желания: поесть да поспать. Кто-то от всего этого тупел, опускался и превращался в "доходягу", проводил все свободное время в санчасти да на помойке в поисках пищи. Но большинству удавалось сохранить человеческое достоинство. Они старались всеми правдами и неправдами освободиться от этого кошмара и попасть на фронт.
Может быть, такое положение в лагере, где стоял запасной полк, в который попал Дрозд, создавалось от бездарности, бездушия и вороватости начальства. А может быть, так и задумывалось чьими-то хитроумными головами - добиться, чтобы люди сами рвались на фронт. Если так, то цели своей они достигли.
Приходили солдаты к Дрозду и просили: "Послушай, писарь, включи меня в список. Не могу я больше здесь. Ты уж постарайся".
Дрозд уважал таких и старался помочь.
Тайно от начальства вносил их в списки маршевых рот и вычеркивал из этого списка тех, кто на фронт не рвался. Ошибка небольшая: вместо одного человека едет другой. Фронту никакого от этого ущерба. Сколько положено, столько и получит.
Все были довольны. Все благодарили Дрозда. А некоторые даже подносили подарки. Что у кого было. Дрозд отказывался. А они очень просили. И, чтобы не обидеть людей, Дрозд брал. Но не все. Если буханку хлеба приносили, не брал. А сало брал. Сало он любил. Вещами давали, деньгами. Деньги Дрозд брал. И вещи, которые получше, тоже брал. Учитывал, что ни деньги, ни вещи уезжающим на фронт не нужны. Все равно где-нибудь по дороге растранжирят. Пусть лучше у него останутся.
Потом, однажды, в канцелярию, где поздно вечером засиделся Дрозд, зашел замполит полка. Майор, четыре ранения, на палочку опирался. Встал у дверей. Стоял и смотрел на Дрозда. И тот сразу понял, что какая-то зараза настучала. Из тех, кто метил на его место. Были такие. Дрозд хотел объяснить: все, что он делает - это для пользы и он только по доброте души своей, без всякой выгоды... Но тут же передумал. А вдруг замполит пришел по какому-то другому поводу. Может, замполит ничего не знает, а Дрозду только показалось. И он ничего не стал объяснять. Как потом оказалось - зря.
Замполит постоял, опираясь на палочку, разглядывал писаря, как будто никогда не видел до этого, потом обозвал "гнидой", "гадом" и совсем уж неприличными словами, сплюнул и ушел. Назавтра Дрозда перевели в стрелковый взвод, а через три дня отправили с маршевой ротой на фронт.
Фронта Дрозд не боялся. И там люди живут, поэтому ехал с легким сердцем. Только долго переживал за "гниду". Обидно было: ни за что, ни про что его так обозвали. И жалко было двух чемоданов, которые пришлось оставить у старшины в каптерке. Другом считался. Хоть бы заплатил. Так нет, воспользовался безвыходным положением Дрозда и за так взял. Сквалыга. "Приезжай, - сказал, - все сохраню". Этот сохранит. Ох и нажился он на Дрозде.
При распределении Дрозд попал в артиллерийский полк. Начальник штаба, как только узнал, что с пополнением прибыл опытный писарь, сразу забрал его к себе. И опять пришлось Дрозду сидеть за бумагами. Вперед, на запад, продвигался вместе с канцелярией.
* * *
- Из пушки стрелять не умею, - то ли признался Дрозд, то ли неудачно пошутил.
- Писать он умеет, - подсказал Опарин.
- Рисовать ты, случайно, не умеешь? Может быть, ты художник? - Ракитин еще не остыл от долгого общения с Лихачевым. Еще одного художника ему как раз не хватало для полного счастья.
- Писарем он воевал, в штабе, - объяснил Опарин. - Проштрафился, его и турнули к нам на исправление.
- Ничего подобного! - возмутился Дрозд. - Прислан, в связи с потерями. На пополнение, - об оказании поддержки и о том, что собирается долбать фрицевские танки гранатами не заикнулся.
- Ладно, - а что Ракитин еще мог сделать? - Писарь, так писарь. Лишь бы не художник. Сгодишься. Будешь снаряды подавать, - и махнул рукой, показывая новенькому, что тот может пока отдыхать. - Как там фрицы? - спросил он у Опарина.
- Не видно и не слышно. Подбросили что-нибудь в штабе?
- Пойдем, посмотришь.
Они подошли к машине. В это время Лихачев как раз открыл борт.
- Снаряды подбросили...
И понял Опарин, что писарь прав. Надо фрицев ждать. Когда полк на отдых отводят, снарядами его не балуют.
- Полный боекомплект, - подтвердил Ракитин.
- Со жратвой как?
Что Ракитин мог ответить? Он и сам со вчерашнего вечера ничего не ел. А в штабе никто не имел представления, куда девалась кухня. Уже направили двух посыльных разыскивать. Но, может быть, ее давно шальным снарядом разбило или на мине подорвалась. Обещали, что если не найдут, возьмут что-нибудь в соседней части и доставят в термосах. А когда доставят, об этом никто ничего сказать не мог.
