– Карл Фостер… – покачал головой Бедекер и знаком попросил бармена повторить.

Позже, когда по земле уже стелились длинные тени, приятели засобирались отлить и пострелять крыс.

– Гален, тащи мелкашку, – велел Фостер.

Стоя на краю оврага, мужчины облегчались на кучи мусора, скопившиеся за пятьдесят лет. Внизу валялись ржавые сетки от кроватей, старые стиральные машины, бесчисленные консервные банки. На самом дне виднелся изъеденный ржавчиной кузов «Хадсона» тридцать восьмого года… Экземпляры посвежее образовали кучу высотой в добрую сотню футов, смешиваясь с уже утратившим облик хламом. Фостер застегнул брюки и забрал у зятя ружье.

– Ну и где твои крысы? – Бедекер отшвырнул пустой стаканчик и открыл банку пива.

– Сейчас шуганем паразитов, – Фостер прицелился и выстрелил в уже изрешеченное пулями корыто шестью десятками футов ниже. Тут же в разные стороны метнулись серые тени. Фостер перезарядил и выстрелил снова. Раздался пронзительный визг. Фостер передал ружье Бедекеру.

– Спасибо, – буркнул Бедекер, целясь в смутный силуэт возле допотопной радиолы «Филко». Грянул выстрел, но тень не шелохнулась.

Фостер заговорил, не вынимая изо рта тлеющей сигареты.

– Писали, ты вроде служил на флоте? – Метко пущенная пуля пробила коробку из-под хлопьев. Серые тени с визгом заметались по помойке.

– Давным-давно, – ответил Бедекер, забирая ружье. – Полетал немного в Корее. – Выстрел был почти без отдачи.

– А я не служил. – От каждого слова у Фостера подпрыгивала на губе сигарета. – Грыжа. А в людей стрелял?

Бедекер замер, не донеся пиво до рта. Потом отставил банку и вскинул ружье.

– Ладно, можешь не отвечать, – отмахнулся Фостер. – Не мое собачье дело.

Прищурившись, Бедекер спустил курок. Раздался гулкий хлопок, и старая стиральная доска с грохотом опрокинулась.

– Из кабины старых «Пантер» особо не насмотришься, – медленно начал Бедекер. – Прикажут – сбрасываешь груз, и обратно на базу. Правда, я еще сбил три самолета, но мало что видел. Из двух пилоты катапультировались, точно. На третий раз не видел вообще ничего – стекло в щитке треснуло, и вдобавок все было маслом забрызгано. Если верить снимкам, не выбрался никто. Но это одно, а стрелять в человека – совсем другое. – Он перезарядил ружье и вернул его Фостеру.

– Согласен, другое. – Фостер, почти не целясь, пальнул в темноту. Крыса подпрыгнула и в конвульсиях рухнула на землю.

Бедекер швырнул в овраг пустую банку, взял ружье на изготовку и монотонно продолжал:

– Правда, я чуть не подстрелил одного здесь, в Глен-Оук.

– Охренеть! Кого?

– Чака Комптона. Помнишь такого?

– Этого ублюдка разве забудешь! В пятнадцать лет он еще торчал в шестом классе, а на переменах курил в сортире «Пэлл-Мэлл». Редкостный урод.

– Ага. До шестого класса он меня не трогал, а потом повадился лупить каждый день смертным боем. Поджидал после уроков, ну и сам понимаешь. Я пробовал от него откупиться, отдавал четвертаки, делился обедом – шоколадками «Херши», если были, помогал на контрольных… И без толку. Брать он все брал, но лупил как обычно. Нравилось ему издеваться над людьми.

– А дальше?

– Дальше мать сказала, что я должен дать ему отпор. Мол, все хулиганы – трусы, и если им дают отпор, успокаиваются. Спасибо, Гален. – Бедекер взял протянутую банку пива и сделал большой глоток. – Короче, как-то в пятницу я вызвал его на бой… Он сломал мне нос в двух местах, выбил зуб и чуть не раскрошил ребра. На глазах у всего класса.

– Комптон в своем репертуаре, – хмыкнул Фостер.

– Неделю я все это переваривал, а в субботу говнюк объявился на площадке напротив моего дома. Тогда я поднялся наверх, достал из маминого шкафа свою двустволку-комбинашку…

– Откуда она у тебя вообще взялась?

– Отец подарил на восемь лет. Снизу дробовик четыреста десятого калибра, а сверху однозарядный двадцать второй.

– «Сэвидж», – кивнул Фостер. – У брата был такой. – Он выплюнул окурок. – Продолжай.

– Я ждал, пока Комптон подойдет поближе. Открыл ставни, а сам спрятался за занавеской. Потом зарядил оба ствола, но решил, что стрелять лучше из четыреста десятого. Прикинул, что все равно с десяти шагов не промахнусь.

– С такого расстояния хватит, чтобы снести полбашки, – заметил Фостер.

– Я заряжал «шестеркой» на дичь, – добавил Бедекер.

– Ни фига себе!

– Да, я хотел, чтобы у него кишки брызнули во все стороны, как у кролика, которого отец подстрелил «шестеркой» пару месяцев назад. Спокойно все рассчитал, навел ствол на пояс потому, что обычно прицел у меня сбивался вверх и левее. А по ходу все думал, есть ли хоть одна причина оставить эту тварь в живых. Когда понял, что нет, я надавил на курок – в точности как учил отец – слегка затаив дыхание, плавно, не дергаясь. И ведь нажал! Гребаный предохранитель… Пока снял его, пока заново прицелился, Комптон успел подвалить к соседской девчонке и болтал с ней. Тогда я прицелился ниже, в задницу. Ну, к тому времени он отошел еще на семь-восемь футов, но я не промахнулся бы.

Фостер закурил новую сигарету.

– И что потом?

– Потом мать позвала меня обедать, – вздохнул Бедекер. – Я разрядил оба ствола, спрятал ружье обратно в шкаф и следующие две недели старался не попадаться Комптону на глаза, да и ему, наверное, уже надоело меня лупить. А в мае мы переехали.

– Понятно. – Фостер глотнул пива. – Чак Комптон всегда был уродом.

– Кстати, что с ним сталось? – Бедекер аккуратно поставил банку на траву, вскинул ружье и прицелился.

– Женился на Шерон Кэхил из Принсвилля. И знаешь, как подменили человека. В религию ударился, правда ненадолго. Работал в дорожной службе, а в шестьдесят шестом свалился с сенокосилки, прямо под нож. После этого протянул с неделю, но пневмония его уходила.

– Ясно… – Бедекер спустил курок. Крыса забилась в агонии, дико вереща. Бедекер поднял ствол вверх, трижды передернул затвор, чтобы полностью разрядить, и вернул ружье хозяину. – Мне пора, в восемь выступаю.

– Есть, командир, – козырнул Фостер, передавая оружие зятю.

– Точно не хотите кофе? – суетился Билл Экройд.

– Точно. – Стоя перед зеркалом в прихожей Экройдов, Бедекер по второму кругу пытался завязать галстук.

– Тогда, может, перекусите?

– Я уже позавтракал, причем дважды.

– Давайте, Джеки подогреет мясо.

– Некогда, – отказался Бедекер. – Уже почти восемь.

Они вышли на улицу. В сумерках кукурузные поля и фургон Экройдов играли яркими красками, точно на полотнах Максфилда Пэриша. Экройд выкатил из гаража «Бонневиль», и автомобиль на всех парах помчался в город.

Ярмарочная площадь сияла и переливалась. Свет струился из больших шатров, между игровыми палатками горели гирлянды желтых лампочек. Бейсбольное поле тонуло в лучах дугового фонаря, цветной иллюминацией переливались карусели. Бедекеру вспомнилась ночь накануне Дня города, когда он ночевал с Джимми Хайнсом. Среди ночи мальчики проснулись, словно повинуясь тайному зову, тихо оделись и, перемахнув через проволочный забор, уходили все дальше в поле позади средней школы, пока не услышали приглушенную ругань и крики рабочих, устанавливавших аттракционы. Внезапно вспыхнули лампочки на колесе обозрения и карусели, гигантскими созвездиями вырисовываясь на фоне темного неба. Бедекер с приятелем замерли, ослепленные этим великолепием.

Еще вспомнилось, как, стоя на Луне и прикрывая рукой от солнца солнцезащитный экран шлема, он искал взглядом звезды, но не находил ни одной. В золотистом экране отражалось лишь белое сияние изрытой кратерами поверхности и свет, исходящий от тонкого полумесяца, за которым виделась Земля.

Экройд припарковался за патрульной машиной, и мужчины прошли в спортзал. Бедекер с порога уловил знакомый запах лака и дерева. В зале, где они с ребятами гоняли мяч, ровными рядами стояли раскладные стулья. На платформе, бывшей когда-то сценой, шестиклассник Ричард Бедекер играл в школьном спектакле. Ему досталась роль Сиротки Билли, который в последнем акте оказывается Сыном Божьим, явившимся испытать человеческое милосердие. Отец потом писал с базы, что худшего выбора актера не было за всю историю театра.