Сцепив зубы, я все-таки хоть немного позанималась физкультурой и теперь прислонилась к стене, закрыв глаза. Зачем все это? Для чего Рейнон выворачивает мою жизнь наизнанку? Чем я могу быть полезна или вредна Тигории? На эти вопросы, которые я задавала каждый день тем, кто допрашивал меня, мне не отвечали, а вежливо задавали свои. По-моему, я тут сижу уже много лет и скоро у меня вырастет седая борода, волосы повылезут и я ослепну без света. Все, все плохо, я тут брошена и никому не нужна-а… опять полились слезы, щекоча грязную шею. Ни умыться, ни зубы почистить, а уж про запах и говорить страшно — умереть в этом каменном мешке на куче соломы, что может быть ужасней? Неужели я уже достигла своего предела? Посчитала, сколько дней я тут нахожусь. Получалось, что уже шесть. Надо хоть царапки на стене делать, а то свихнусь окончательно. И слова сказать некому…
— Брайн, сволочь! — в сердцах ударила я по стене кулаком. — Хоть бы ты со мной поговорил!
…Я сидела на знакомой поляне, сжавшись в комок, вся грязная и совершенно голая. Брайн плел из тонких кожаных ремешков шнурок, не обращая на меня никакого внимания.
— Брайн!
Мужчина повернулся вполоборота, как бы раздумывая, смотреть в мою сторону или нет.
— Брайн, раньше я приходила к тебе одетая, почему я сейчас в таком виде?
— Ты еще не видела свое отражение. Там тоже ничего хорошего. Такая рожа…сочувствую, — издевательски протянул он.
— Ну почему со мной все это произошло? За что?
— Потому что ты все сделала не так. Все было неправильно, отсюда и закономерный конец — ты в тюрьме, уже пала духом…осталось совсем немного и все закончится.
— Я все сделала не так? — слезы опять подступили к глазам и все вокруг поплыло. — Пожалуйста…почему…все… не так?
— Ну-у, если уж ты таких очевидных вещей не понимаешь, как я могу с тобой дальше разговаривать?
— Все…все…было…не…так… — я уткнулась лбом в грязные колени и заревела. — Я…как я могла…еще…поступить…как?
— Для начала тебе не надо было идти в магазин. Ну там, у себя дома.
— Как не надо? — опешила я. — Это разве тоже причина?
— Конечно. Сидела бы дома, ничего бы не проморгала тогда.
— Но…подожди, ведь нам надо было что-то поесть… — слезы уже высохли и я пыталась поймать мысль Брайна.
— Ну и что, потерпели бы! Потом, тебе не надо было цепляться за Рея, когда его потянуло в монитор. Между прочим, вы вполне могли бы остаться и в той деревне дебилов, как ты ее называешь. Жили бы себе припеваючи…
— Не поняла. — Реветь уже не хотелось, а вот постучать кому-то по голове — очень даже. — Ты чего несешь, кто это жил бы там припеваючи?
— Вы, конечно! Ну, порознь, так бегали бы по ночам друг к другу, не вы первые, не вы последние. Потом вы сбежали от спокойной жизни…и чего ты стала права качать у Мирандины? Оскорбила влюбленную женщину…А так осталась бы у нее, Норман к тебе уже неровно дышал, прекрасная из вас пара бы получилась! И с Мирандиной еще подругами бы были. А ты в бутылку полезла…
— Ах, это я, значит, виновата во всем, да? Я несчастную Мирандину оскорбила? Да еще и Нормана мне пришили бы, да? И эта сука была бы мне лучшей подругой? Да ты что несешь, Брайн? Ты с бодуна, что ли? За Рея не надо было цепляться дома, а смотреть, как его туда затягивает? Да я тебя сейчас просто поколочу за такие слова, кто бы ты там ни был, хоть Бог, хоть фраер!
Я поймала себя на мысли, что уже давно стою с приличных размеров дубиной посреди поляны в моей обычной походной одежде, только вот необычно чистой и руки-то с маникюром и голова чистая, а грязи как не бывало…
— Вот это другое дело! — заржал Брайн сзади меня. — Такой ты мне больше нравишься, чем то грязное и сопливое существо с красными крысиными глазами, которое ноет и плачет по своей ужасной судьбе! А то свалилась мне, как снег на голову, какая она вся бедная и несчастная, пожалейте ее! Бороться кто будет, я?
— А как я должна бороться, сидя в этой чертовой тюрьме? — заорала я в бешенстве. — Что я должна там делать? Эта старая сволочь на цепь меня обещал посадить, как я на цепи буду заниматься физкультурой, а?
— О! — Брайн поднял палец вверх. — Правильно мыслишь! Не о том, как ты будешь спать или на ведро ходить, а о том, как физкультурой заниматься! И это будет твое спасение, иначе загнешься там!
— Загнусь! Потому что никто…
— Цыц! И думать даже не смей так! Твое дело — выдержать!
— Да сколько еще…
— Сколько надо, столько и выдержишь! Почаще думай, это помогает!
— О…
— О. Думай, на то тебе и голова дана, это твое спасение. Ну что, встрепенулась? — уже более ласково спросил он. — Тогда в бой?
— Повоюешь тут, в камере-то, — проворчала я, но упаднического настроения уже не было.
— Воевать везде можно. Эй, а…Схаркру-то что-нибудь передать? — Брайн с улыбкой смотрел в упор.
— Схаркру? — я чуть запнулась. — Передай, что я его люблю. Хотя теперь это уже не имеет значения…
— Я тебе покажу «не имеет»! — Брайн показал мне кулак.
— Тогда так и передай, что я люблю его! — весело заорала я, размахивая дубиной. — Да лети ты в голову тому, кто мне тут гади-и-ит!
Завертевшись вокруг себя, я послала мое нежданное оружие в полет, как молот — по круговой траектории.
После разговора с Брайном я внутренне успокоилась и даже как-то воспряла духом. Все-таки это очень много — вот такой разговор, могущий поддержать моральные силы в тяжелые времена!
Два дня прошли друг за другом в вечном и неизменном — в попытках уличить меня в какой-то лжи, но рассказ о движении отряда из Пейвеса в Барнард и далее мое со Схаркром передвижение в Лардан и оттуда в Аргор можно было хоть наизнанку вывернуть, но ничего изменить в нем было невозможно. Опустила я только наш поход к подземной реке да визит в храм Аштары. Незачем вам, дорогие мои, копаться там своими ручонками, что бы дальше ни было, об этом не узнает от меня ни одна живая душа.
Возвращали меня уже достаточно поздно, но, несмотря ни на что, я с упорством муравья продолжала заниматься в камере. По коридору неспешно прошел мужчина, встал поодаль и наблюдал за моими упражнениями. Ну, стоит и стоит, не окликает и ладно, значит делаем вид, что не видим его и только считаем махи. Глядишь, скоро и кожа сотрется до костей на коленках, на одном хлебе да воде не пожируешь. Мужчина постоял и ушел, я отдышалась и села по-турецки, закрыв глаза и сложив руки. Надо подумать о…вот и будем думать, так легче. За воспоминаниями о недавних событиях потянулись воспоминания о предшествующих, потом более ранние…Теперь знакомые лица и места сменяли друг друга с фантастической быстротой, раскручивалась пружина дороги, шел обоз, дул горячий ветер и я опять стояла на высоком водоразделе у Столбовых камней, рассматривая открывающуюся необыкновенную красоту под ногами. Мужская рука легла сзади на плечо, я знала, что это Торкеш, но на всякий случай скосила глаза. Пальцы стоящего позади меня мужчины были совсем не человеческие!
Солома подо мной от постоянных упражнений стала превращаться в труху. Скорее всего она не была рассчитана на такое отношение, потому что подняв утром одеяло я с удивлением рассматривала то безобразие, на котором я лежала. А пол ведь каменный, так и бронхит недолго заработать, это не Барнард, где естественное отопление в каждой комнате, а внизу и вообще речка с подогревом!
Допросы я стала воспринимать как своеобразный глоток воздуха. Да, тут тоже нет окон, но потолки выше, тем более я имею возможность идти широким шагом по коридору и двигаться по лестнице, а то, что при этом на руках бренчит дурацкая цепь, так это можно и пережить, потом снимут. Было отвратительно чувствовать себя без солнечного света и свежего ветра, без возможности сменить грязные вещи, но я стала экономить воду и хоть немного умываться, это уже придавало дополнительной бодрости по утрам. Страшнее всего было по вечерам, когда все заключенные затихали и мне начинало казаться, что я одна в этом каменном гробу и живу тут миллион лет, но изредка доносившиеся звуки подтверждали обратное. Им я была даже рада, только вот никогда не откликалась, потому что самые близкие соседи находились через три камеры от меня и перекликаться с ними было бессмысленным делом. Поорали, напомнили о себе — и спасибо. Главное — не впадать в уныние, тогда дело может закончиться полным упадком сил, моральных и физических и все, прощай, Катенька…Нет уж, надо держаться, пока я еще могу двигаться и разумно соображать.
