— Не смотри на эти, они не для тебя, — окликнул меня продавец, пожилой черноволосый мужчина, по виду напоминающий наших кавказцев, — примерь вот эти. — Он ловко изогнулся и вытащил мне откуда-то сбоку пару длинных серебряных сережек с грязно-зеленоватыми длинными плоскими камнями, изящно обрамленными серебряной косичкой. Серьги были очень аккуратными и соразмерными, любое дополнение к оправе камней смотрелось бы лишним и я сразу поняла, что их делал настоящий мастер своего дела.
— Красиво сделано и ничего лишнего, — щелкнула я ногтем по металлу, — только камень тускловат, теряется. Может быть, надо было что-нибудь поярче сюда вставить?
— Храйз всегда вставляют такими длинными полосками, так он меньше колется и его легче обрабатывать, — продавец показал мне сережку на просвет. — Он не всем подходит, померяй, сейчас зеркало дам.
В блестящем блюдечке отразилась…и кто это, граждане дорогие? Вот так посмотришь на себя и не знаешь, что сказать, то ли я это, то ли нет…забыла я уже себя совершенно, это дома в обязательном порядке с утра к зеркалу бежишь, когда причесываешься — каждую волосинку уложишь, не один раз в ванной прыщики-морщинки поковыряешь и знаешь себя, как облупленную. Конечно, загорела и похудела, такой я с моря обычно возвращалась, обветрилась и лучики белые у глаз появились — никаких кремов-то здесь и в помине нет…может, надо тоже поискать на базарах, чтобы не состариться раньше времени? Глаза вот другие стали, не пойму никак, что произошло — то ли грустные, то ли озабоченные…
— Ну, как тебе серьги? — продавец смотрел, как я разглядываю себя и решил, что любуюсь на красоту несказанную…
— Красивые. — А ведь идут они мне, даже тусклый камень заиграл и оказался ну точь-в-точь к цвету глаз, вот ведь как угадал мужик! — Дорогие, наверное, — с сожалением уже вздохнула я, сравнивая еще раз мастерство исполнения сережек и прочей лабуды на прилавке.
— Десять серебряных монет, — кивнул мастер. — Храйз камень редкий и работа по серебру тонкая.
— Простите, — я через силу вернула серьги, — это для меня дорого. Мне еще в Аргор идти, а в дороге такая красота лишняя будет, только внимание привлекать. Мне бы что попроще в уши вдеть, а эти…очень понравились, но не могу, иначе вообще есть будет не на что.
— Ты даже поторговаться не хочешь? — продавец был явно удивлен таким отношением к товару — видно же, что нравится бабе, а она возвращает просто так и даже попыток не делает сбавить цену. — Приводи своего мужчину, пусть он посмотрит на тебя в этих серьгах, клянусь, что и упрашивать его не надо будет, сам предложит тебе их купить!
— Не умею я торговаться, уважаемый, — вон уже и попроще приглядела серебряные висюльки, а то все мои богатства остались в жутком далеке, — не принято у нас дома так делать. Вещь красивая, работу я сразу оценила, хороший мастер делал, да будет его путь легким и светлым, чтобы радовал окружающих своими украшениями! За такую работу торговаться нельзя, плохо носиться будет…а мужчины у меня нет, да и упрашивать его о таком подарке я бы не стала. Я привыкла сама себе все украшения покупать, но спасибо за то, что показали эту красоту!
Андрей никогда не покупал мне никаких украшений, это была чистая правда — мужчины редко разбираются в том, что мы носим, поэтому все попытки я пресекала сразу во избежание недоразумений и лишней траты денег. Возможно, если бы он заранее выспрашивал или ходил бы со мной по магазинам, чтобы определить, нравится мне та или иная вещь…но ему это и в голову не приходило и я всегда покупала свои кольца и серьги сама. Денег же сейчас у меня было в обрез и тратить их на украшения, даже такие красивые, было попросту глупо.
Находившись по торжищу, я едва приволоклась к нашей стоянке, но несмотря на всю усталость сполоснулась в реке, притащила воды и теперь сидела на бревне, глядя на веселые огненные языки. Галата уже закончила кухарить, убрав с огня остатки еды в котелке, рядом остывал второй котелок с отваром, который обозники то и дело черпали кружками, а потом исчезали в суетливо гомонящей темноте за нашими повозками.
— Чего спать не идешь? — Галата тоже присела на бревно, вернувшись очередной раз от своей телеги, — набегалась по ярмарке? Что купила-то, расскажи!
Послушав, как я ходила и чего видела, она подбросила веток в огонь и засмотрелась на него.
— Ну и глупая же ты, Рина, могла бы поторговаться с тем продавцом, наверняка он две-три монетки скинул бы тебе, здесь же так принято! А если бы поупиралась, то и поболе мог…ну да ладно, раз сама не захотела, твое дело!
— Галата, можно я спрошу…только ты не обижайся, ладно? Ты вот уже не совсем молодая женщина, а ходишь с обозом, тебе не тяжело в дороге столько времени проводить? Это у меня дома нет, а у тебя же наверняка он есть…да и Мареш мог бы… дома оставаться, а не ездить…или нет?
— Мареш, говоришь, — задумчиво протянула повариха, — мог бы, конечно…Он ведь не муж мне, понимаешь…Был у меня муж, все, как полагается, родители хорошего парня нашли, дочку я ему родила, а потом он погиб и осталась я вдвоем с ней жить. Перебивались кое-как, Нерта у меня была девочка хорошая, работящая, только вот никто из мужчин ей не нравился, кто на меня внимание обращал. Как увидит, что я с кем-то разговариваю или, не дай Пресветлый, в гости зашел, ну и все, слезы сразу, рыдания, цепляется за меня и просит, чтобы никого не приводила, дескать, я сразу ребеночка еще одного рожу, а про нее забуду и выкину за порог. — Она тяжело вздохнула и поворошила палкой угли, — и не доказать ей было никак, что она моя родная кровиночка и никогда я ни на кого ее не променяю, что матери каждый ее ребенок дорог, как единственный и ни за что на свете она ребенком не пожертвует, каким бы он ни был и ни от кого. Вот и вышло так, что одна и прожила, без мужского внимания и мужской руки в доме. Нерта выросла, уже в храм сходила, мужа привела к нам, а я чувствую, что лишняя я у них стала. Нет, ты не думай, не говорит она мне ничего и муж у нее тоже парень справный, слова плохого мне не сказал ни разу, а вот сердце мое чует, что сторонятся они меня и провожают лучше и радостней, чем встречают. Приезжаю, а дома уже все по-другому переставлено, не так, как я делала…Понимаешь, о чем я говорю? И дома плохо мне стало, да так плохо, что одна бы жила, только на другой дом у меня денег нет, вот и толчемся все вместе. А Мареш… знаю я его, как облупленного, давно уже он во Фрайме живет, хоть и не нашенский по рождению. Сам он в храм когда-то сходил, да жена его такой вертихвосткой оказалась, то с одним путалась, то с другим, в конце концов сбежала из города с солдатами и где ее теперь носит, неизвестно. Мареш, конечно, не тосковал особо, но и по бабам постоянно не бегал, жил и жил себе потихоньку, вот с обозами ходить стал. Меня-то Джанир один раз позвал с собой, тут я с Марешем поближе и познакомилась. Ты думаешь, я не знаю, что он по молодым бабам любит бегать? Не за тем, чтоб в кустах повалять, нет, посмотрит, за ручку подержится, похихикает…а потом ко мне приходит и знаешь, что говорит? Что пусть мы с ним уже не такие молодые и красивые, как были, но нам вместе тепло и хорошо. Не знаю, получится ли нам с ним в храм сходить, на это в нашем возрасте тоже решиться надо, а вот так вместе и ездим, уже не первый год.
— Галата, так раз он один живет, почему бы тебе к нему не перебраться? Дочка твоя пусть живет одна с мужем, а так и у тебя свой дом будет! Или Мареш пока не зовет тебя к себе? Но ты же сама понимаешь, что ему решиться на это трудно, может, соберешь вещи да переедешь к нему?
— Ты думаешь, что надо самой переезжать? Дочка-то уже большая… — нерешительность поварихи была какой-то детской, если не вспомнить, что на подобные шаги в это время женщины решались с трудом. Кстати, и жена этого Мареша уже давно хвостом метет где-то по дорогам Тигории, наверняка и не собирается возвращаться к забытому муженьку, коза этакая!
— Ну что ты о дочке думаешь, она теперь мужняя жена и у нее свое соображение есть, тем более, что ты их стала тяготить. Собрала бы свои вещички да переехала, небось у Мареша в доме без хозяйки ни еды толком нет, ни порядка…ничего я тут ужасного не вижу! Что тут плохого, что ты не хочешь жить одна и он тоже?
