Ирина появилась лишь без двадцати двенадцать, и не из метро, а со стороны проезжей части. С медлительной привычностью она выбралась из поблескивавшего новым лаком голубого «Москвича», за рулем которого сидел и нервно покусывал губы толстый рыхлый Парамонов, начальник Ирины. Касьянову стала понятна причина опоздания Ирины — наверняка Парамонов застрял у какого-нибудь светофора, или не смог вовремя перестроиться и вынужден был давать крюк в пол-Москвы, или униженно и нудно объяснялся с регулировщиком из-за нарушения правил. А ведь в компании пижонит, на всех поглядывает с превосходством: «Нет-нет, что вы, за рулем в рот не беру, проклятую…» — и не упустит случая повторить услышанную от подобного же дилетанта новость: «Свечи нынче делают — ни к черту! Вот, говорят, итальянские — да!.. Класс! Или, к примеру, японские — сорок тысяч верст держат!» Именно скажет верст, все с тем же оттенком превосходства над не автомобилистами.
— Я буквально на минуту, — сказала Ирина, передавая Касьянову туфли и пряча деньги в сумочку. — Мы едем в Сокольники, на выставку, там что-то интересное из оргтехники. Если у тебя есть время, присоединяйся.
— С Парамоновым я больше не рискую, — сказал Касьянов.
— Водит он уже вполне прилично, — вступилась за шефа Ирина и, повернувшись к нетерпеливо поглядывавшему Парамонову, игриво помахала ему рукой.
— То-то вы на двадцать минут опоздали, — снисходительно заметил Касьянов.
— Что-то в машине случилось, он не мог завести. А ты чего такой злой?
— А с чего мне быть веселым?.. — сказал Касьянов и полез в карман за сигаретами.
Краем глаза он заметил, что Парамонов еще больше занервничал в своем «Москвиче».
— У тебя что-то случилось? — встревожилась Ирина.
— В общем-то, так, ничего особенного, — глядя под ноги, сказал Касьянов. Ему было приятно, что Ирине он небезразличен и что она чутко реагирует на перемену его настроения, как хороший гальванометр.
Парамонов коротко и будто испуганно посигналил.
— Вы торопитесь?
— Нет, — сказала Ирина, заглядывая Касьянову в глаза. — Он предупредил, что здесь стоянка запрещена. Что случилось?
— Отпуск… Передвигают на неделю, — пробубнил Касьянов.
— Опять? — угрожающе повысила голос Ирина.
— Усылают в командировку. Все так неожиданно. Только что решилось. Отказаться было невозможно.
— Может, мы вообще никуда не поедем? — разозлилась Ирина. — Я уже три раза переносила свой отпуск, и это не может продолжаться до бесконечности. И у Парамонова есть предел терпения. В отделе ко мне хорошо относятся, но каждый раз унижаться… Тот же Парамонов потребует компенсацию, сам понимаешь, сейчас за красивые глаза никто ничего не делает.
— Кроме меня ехать некому, — попытался объяснить Касьянов.
— Давно ли ты стал незаменимым?
— Я сопротивлялся, — сказал Касьянов. — Я бился, как лев.
— Знаю я твои битвы!.. — Ирина пренебрежительно взмахнула рукой. — И как они заканчиваются, тоже знаю. В марте мы катались на горных лыжах в Терсколе или в Чегете!.. В июле купались, загорали на Рижском взморье. А теперь мы, кажется, точно так же покатаемся на яхте по Черному морю…
Она была права, этот год завертел Касьянова так, что не оставалось времени даже в Серебряный бор съездить, искупаться, а сколько раз откладывались выезды за город… Хотя, если уж быть до конца честным, Касьянов включился в эту гонку именно из-за Ирины, это она заставила его работать до седьмого пота, обозвала неудачником, засадила за техническую литературу, из своей фирмы приносила ему новейшие книги и журналы, устроила на курсы английского языка, а потом каким-то чудом устроила Касьянову сдачу кандидатского минимума по философии, откуда-то принесла готовый реферат, уже перепечатанный, и все это в жутком темпе — работа, журналы, английский, философия (специальность как-нибудь сам сдашь, в твоем КБ отыщется приличный руководитель? Если нет, перейдешь к нам, через год остепеним). Касьянов похудел и на ночь обязательно пил какую-то дрянь, Ирина достала импортное снотворное, готовила ему завтраки и ужины, убирала в квартире, всем своим видом показывая, что она для Касьянова делает все, и теперь вместо благодарности такой бенц! Касьянов понимал, что Ирина злилась именно из-за обещанной яхты, вернее, даже не яхты, а швертбота, шаланды, как ее называл хозяин, Лешка, разбитной одессит из гидрометеорологического института. Касьянов познакомился с ним в командировке, некоторое время даже переписывался с ним, два письма в год и поздравления с официальными праздниками. Недавно Лешка приезжал в Москву, устроить его в гостиницу не удалось, ночевал на раскладушке у Касьянова и однажды в его отсутствие целый вечер развлекал Ирину одесскими анекдотами, а потом пригласил в гости, обещая ту самую шаланду. Ирина поторопилась объявить знакомым, что они с Касьяновым будут отдыхать в Одессе, кататься на настоящей «шаланде, полной кефали», и теперь отступать было уже невозможно. Из-за Терскола Ирина почти не расстраивалась, она не умела стоять на горных лыжах, — выглядеть коровой на снегу боялась, она вообще очень боялась показаться хоть на секунду смешной. И Рижское взморье она готова была простить, потому что любила купаться только в теплой воде, но не поехать в Одессу… Это было невозможно. В кругу знакомых Ирины это могло показаться предосудительным, могло дать пищу для ненужных обсуждений, а этого Ирина тоже побаивалась. Знакомых у нее было много — редакторы телевидения, театральные костюмерши, плановики из какого-то главка, одна степенная женщина-искусствовед, кто-то с киностудии имени Горького, — в общем, служилый люд, пытавшийся изображать из себя если не свет, то уж во всяком случае полусветское общество. В этом обществе подолгу обсуждались детали костюмов, предстоящие отпуска, муссировались сплетни и вырабатывались мнения. В кругу знакомых Ирины Касьянов обычно терялся и злился на то, что время безжалостно убивается, что можно было бы сделать уймищу полезных вещей, но приходится сидеть на пуфике, пить кофе из немыслимо крохотных чашечек, притворяться, что без ума от кислого вина, и время от времени что-то изрекать. В том обществе надо было помалкивать и стараться не говорить о вещах, которые на самом деле волнуют, потому что тебя могли посчитать занудой. С тех пор как Ирина стала тянуть Касьянова на кандидатскую, у него появился благовидный предлог не ходить к ее знакомым. Эти хождения утомляли Касьянова именно потому, что там нужно было что-то изображать, там все что-то изображали, и, для того чтобы поддержать разговор о какой-нибудь книге, не нужно было читать эту книгу, но делать вид, что ты ее прочитал, было необходимо. В обществе Ирининых знакомых очень важно было выглядеть благополучно или по меньшей мере делать вид, что у них все хорошо, даже, пожалуй, важнее было именно делать вид.
Два года назад Касьянов отдыхал с Ириной на Рижском взморье по совету кого-то из ее подруг. Дачу удалось снять у черта на куличках, в Меллужи, ни кафе, ни ресторанов, до Риги сорок пять минут электричкой, а до моря двадцать минут пешком по колено в пыли, да и сама дача выглядела жутковато — каморка два на два под самой крышей, с косым потолком и ободранными обоями, негде было даже умыться, туалет размещался в соседнем доме, а обедать приходилось ездить в Майори, возвращались разомлевшими от жары, но в комнатушке было еще жарче, железная крыша обжигала плечи, плелись на пляж, поросший сорной колючей травой и захламленный газетами, лежали там, пока не спадала жара, возвращались разбитые, едва живые, жевали подсохший хлеб с сыром и тотчас засыпали. А вернувшись в Москву, Касьянов почти не удивился, когда услышал, как Ирина описывала знакомым их отпуск: «Устроились чудно, жили в мансарде с балконом, и представьте, без хозяев, одни…» — и самое ужасное, что все это было правдой. Действительно, закуток под самой крышей назывался мансардой, и был шаткий балкончик, на который опасались выходить, и чтобы снять просохшее полотенце, Ирина просила Касьянова дотянуться до веревки. И все воспринимали ее рассказы как должное (умеет же Ирка устраиваться!), находились и завистницы, но большинство подруг восхищались умением Ирины. Иногда Касьянову казалось, что в признании окружающими ее заслуг и заключался смысл жизни Ирины, но все-таки Касьянову нравилось в ней то, что она всегда умела добиваться всего, чего хотела.
