— Дышлюк…

Я представлял его себе вовсе не таким. По рассказам, Дышлюку должно было быть не меньше ста лет — эдакий седой, чудаковатый профессор, который видит все болезни насквозь. О нем по Таймыру до сих пор ходят были и небылицы — будто бы однажды белая медведица сама пришла к нему на операцию, а в другой раз он кому-то из сезонников пришивал на место оторванную голову, и все в таком роде. Бывали случаи, когда больные на отдаленных факториях отказывались у него лечиться и слали в районную больницу гневные радиограммы с требованиями немедленно прислать настоящего Дышлюка, а не этого молодого самозванца.

Об этом мне рассказывал сам Дышлюк, когда я с ним познакомился. Случилось это месяца через три после конференции. Я работал тогда репортером окружного радио. Пришел взять интервью у главврача районной больницы и целый день просидел вместе с Дышлюком. Точнее — проходил рядом с ним. Операции, консультации, обход больных, множество чисто административных дел заполняли все время Дышлюка. Я с включенным микрофоном следовал по пятам и все старался понять, в чем секрет Дышлюка, человека более популярного на Таймыре, чем любой киноартист. Площадь Таймыра чуть меньше Европы, а в радиограммах писали: «Таймыр, Дышлюку», — и этого было достаточно, чтобы сообщение попало в руки доктора… Конечно, популярность хирурга не сравнить с популярностью отоларинголога, однако не в специальности же дело? Было и еще что-то, но — что?..

Вежливый и предупредительный со всеми, Дышлюк и в разговоре с журналистом ни на минуту не вышел за рамки официального интервью. Как говорят боксеры — держал меня на дистанции. Попытки «перейти в клинч» успеха не принесли.

Домой я возвращался с тяжелым сердцем. Конечно, из тех пленок, которые я успел записать, можно было слепить довольно приличный репортаж, но не хватало в нем изюминки, последнего и, быть может, самого главного штриха.

Неподалеку от дома меня обогнал вездеход, притормозил.

— Садись, корреспондент! — крикнул водитель. Толком не разобравшись, в чем дело, я прыгнул в кузов.

На переднем сиденье вездехода возвышался Дышлюк, держа в руках небольшой чемоданчик.

— У вас есть несколько свободных часов? — спросил Дышлюк.

— Есть.

— Я вылетаю в санрейс. Хотите посмотреть?

В аэропорту вездеход подрулил прямо к самолету, и через минуту мы были уже в воздухе.

— Что там случилось? — прокричал я Дышлюку.

— Топором! Разрубил! Ногу! — прокричал он в ответ. Летели мы долго, часа три. Разговаривать в самолете было невозможно, включать магнитофон не имело смысла. Я глядел в иллюминатор, вспоминая, как выглядит под крылом самолета ночная земля где-нибудь в средней полосе России — огни городов, поселков, — а здесь под крылом лежала густая чернота.

Пристроившись под лампочкой, Дышлюк читал английский детектив. Яркая обложка покетбука с портретом злодея в маске казалась нелепой и странной в меховых варежках доктора.

На льду озера самолет ожидали две оленьи упряжки. Дышлюк умело запрыгнул на нарты, каюр взмахнул хореем, и олени рванулись к поселку. Я едва успел вскочить на другую транспортную единицу.

Неосторожный колхозник-ненец лежал на кровати, глядя в потолок остановившимся взглядом. В доме к приезду Дышлюка уже успели приготовиться — булькала в огромном котле горячая вода, на спинке колченого стула висели чистые вафельные полотенца. Какой-то верзила кривым охотничьим ножом скоблил деревянный стол до ослепительной белизны.

Ассистировала Дышлюку молоденькая девчонка-фельдшер. Она преданными глазами смотрела на хирурга и то и дело путала инструменты. Дышлюк спокойно ждал, пока у него в руке окажется нужный пинцет или скальпель — кстати, пленка магнитофона сохранила несколько своеобычное произношение Дышлюка, это слово он выговаривал, не смягчая согласные: «Скалпел»…

Я вышел на крыльцо дома, закурил. В мартовской темноте поселок жил своей обычной жизнью — столбами поднимался к небу густой белый дым, своры собак носились по берегу озера. У соседнего дома низкорослая женщина тупым топором рубила на куски дымящуюся оленью тушу и швыряла мясо в большие цинковые тазы, по краям забрызганные черной кровью. За проволочными сетками визжали в предвкушении ужина черно-бурые лисы.

После операции Дышлюк несколько минут консультировал фельдшерицу, как ухаживать за прооперированным колхозником, затем договаривался с председателем колхоза о предстоящем профосмотре охотников и рыбаков, кому-то обещал прислать медикаменты, у кого-то осведомлялся о самочувствии…

Когда мы неторопливо шли на озеро к самолету, Дышлюк был по обыкновению сосредоточен и даже, как мне показалось, зол.

— Как прошла операция? — поинтересовался я.

— Обычно…

Дышлюк посмотрел на меня, отодвинул микрофон в сторону.

— Выключи… — попросил он усталым голосом. — Если бы ты знал, старик, до чего надоело — одно и то же, одно и то же!.. Раны резаные, колотые, рваные, огнестрельные… Ни одной приличной операции за два года. Когда ехал на Север, думал, что удастся набрать материал для кандидатской… Где там!.. Один выход — писать реферат на тему: «Кесарево сечение Мухе в условиях Крайнего Севера»…

— Кому-кому?

Дышлюк безнадежно махнул рукой.

— Мухе… Была одна история… Радиоинженер Федосеев принес в больницу сучонку неизвестной породы — чудовищную помесь таксы и овчарки. Низкорослая, кривоногая, с добродушной мордой. Шерсть густая, дымчатая… В силу своей конституции Муха не могла нормально рожать, то есть щениться. Когда Федосеев принес ее к нам, Муха была в шоковом состоянии. Ничего другого не оставалось, как только класть ее на стол и оперировать. Ассистировал мне хирург Пантелеев, он сейчас дрейфует на «СП-15»… Вот и все…

Дышлюк вздохнул и ускорил шаг. Самолет уже запускал мотор.

Каждый год на Север прилетают молодые специалисты. Не проходит и двух месяцев, как они покупают унты взамен обыкновенных и очень неромантичных валенок, обзаводятся ружьями, капканами и делают первые, еще близкие вылазки в тундру «за добычей» и при каждом удобном случае стараются показать друг другу, что уже вполне освоились за Полярным кругом и готовы зимовать здесь хоть сто лет.

Хатанга — поселок небольшой, каждый человек на виду. Я еще только летел в самолете, а случайные попутчики уже рассказали, что в поселке есть «Клуб чечако», и приглашали посетить его. Организовали этот клуб молодые семьи, недавно приехавшие в Арктику. Собираются вместе на квартире у Юры, который работает радиотехником в узле связи. Я принял приглашение и в субботу забрел к ним на огонек. В тот вечер там были еще двое молодых — Олег и Вера.

Все вместе лепили пельмени, строгали мороженую рыбу, пели песни под гитару и говорили обо всем. Точнее, говорили Юра и Зоя, хозяева, мы с Олегом курили и слушали, а Вера меняла пластинки в проигрывателе.

Зоя завела долгий разговор о потребительском отношении к жизни, о рвачах, о длинном рубле, потом перевела разговор на проторенную еще в десятом классе тропинку: в чем же все-таки, девочки, смысл жизни?

Вскоре Олег и Вера ушли. Зоя любезно проводила их до двери, но едва вернулась в комнату, довольно-таки злорадно произнесла:

— Не выдержали… Нет в них романтики ни на грош!..

И пошло, и поехало… Через пятнадцать минут я тоже ушел.

На следующий день мы договорились рано утром идти в тундру вместе с Олегом — ему надо было делать профилактику на выделенном приемном пункте, и он согласился взять меня с собой.

Восемь часов утра. Мы бредем по дороге. Сзади остались огни поселка, впереди — морозная чернота. Изредка в разрыве туч блеснет колючая зеленая звезда, и снова мрак. Через час на юго-востоке небо начинает медленно сереть. Утро в полярную ночь…

А выделенный приемный пункт потому называется выделенным, что приемники вынесены на четыре километра от поселка для избавления от промышленных помех. Промышленность здесь не бог весть какая, но дизель-генераторы электростанции создают достаточно сильный фон на всех диапазонах, объясняет мне Олег.