— Ну, Галка, ну, транжира, все раздала!.. — возмутилась Тамара.
Она поднялась с табурета и пошла в спальню искать папиросы, светя себе карманным фонариком, возбужденно приговаривая:
— Нет, ну надо же!.. Уважаемый горздравотдел! Выдумают же!..
Она уже забыла, что и сама была такой наивной всего лишь полтора года назад. Пока Тамара не попала в Жданиху, она тоже думала, что это пусть маленький, но город. Ведь есть на карте! А оказалось — колхоз, фактория. Двадцать восемь дворов…
Во всем доме не оказалось ни одной папиросы, и Тамара вернулась на теплое место у печи, снова принялась за письмо.
«Прошу Вас не оставить без внимания мое письмо и ответить мне, есть ли у Вас вакансия медсестры? Стаж моей работы по этой специальности восемь лет, имею хорошие характеристики и давно мечтаю поработать на Крайнем Севере. Могу также поработать рентгенлаборантом. Сообщите, пожалуйста, условия заключения договора, какая у меня будет заработная плата и как у Вас с жильем, а также есть ли детский садик и школа…»
— Романтики бабе захотелось, — сказала Тамара и через силу рассмеялась. — Как ее? Семенова Екатерина Васильевна…
Ждет ответа Семенова Е. В. как соловей лета. И думает небось, что тут кущи райские цветут — город тебе, клиники, поликлиники… А ресторанов тебе не надо, Семенова Е. В.?
Скрипнула наружная дверь, кто-то шумно затопал по фанерному полу сеней. После короткого стука открылась дверь, и на пороге появился заснеженный мужичок с ноготок, Мишка, сын почтальона. Блестя раскосыми глазами-бусинками, он закричал:
— Доктор Тамара! Тебе телеграмма!
«Поздравляю днем рождения желаю крепкого здоровья успехов работе счастья личной жизни береги себя выслали тебе посылку нас все хорошо целую мама».
— Спасибо, Мишка… Витамины уже все съел?
— Все, — сказал Мишка и облизнулся.
Тамара насыпала ему в ладонь драже разных витаминов и сказала:
— Передай отцу, пусть завтра зайдет в амбулаторию.
Тебе опасно сразу все витамины давать — проглотишь за один раз…
— Что ты, доктор Тамара! Я только желтую и белую сразу ем, а потом еще желтую и красную.
— Ладно уж, беги!..
Убежал маленький письмоносец. На следующий год уедет Мишка в райцентр, будет жить в интернате, за письмами ходить самой…
А может, не придется ходить? Может, написать этой Семеновой, пусть приезжает за романтикой, сесть на самолет, и…
Но ведь весной в Жданиху снова приедет Евдокимов…
Тамара медленно пошла в спальню, вытащила из-под кровати чемодан, раскрыла его и увидела сверток, перевязанный яркой лентой. Опять Галка учудила!..
В свертке была записка: «Тамарчик, поздравляю с днем рождения! Целую. Галчонок». И рядом лежали бумажные розы.
Тамара поднялась. Голова у нее вдруг закружилась, на глаза навернулись слезы.
Розы она принесла на кухню и поставила в стакан, чтобы они все время стояли рядом, напоминая о доме, о маме, о далеком юге и о друзьях, с которыми не страшны северные холода.
Потом Тамара села к столу и придвинула чистую тетрадь.
Она почувствовала, что должна сейчас, немедленно, написать ответ Семеновой Е. В. И пусть письмо уйдет с фактории лишь через неделю, написать его нужно было как можно быстрее.
«Уважаемая Екатерина Васильевна!»
На минуту Тамара задумалась, потом быстро вывела: «Извините, но в настоящее время вакансий нет».
И расписалась закорючкой.
СЕЗОННИК
Бурков приехал на Север не потому, что поверил чужим байкам о легких северных тысячах и о длинных, по полгода, отпусках. Было ему тридцать четыре года, из них пятнадцать лет он мотался по стране и не мог остановиться. Иногда случалось ему вспоминать тетку, вырастившую его, и длинный барак на окраине Харькова, рядом с тракторным заводом, но воспоминания обычно приходили к нему в дороге, когда он только что без сожаления оставлял один город и всей душой рвался в другой, веря, что там ему будет лучше.
В Хатанге Бурков появился во время навигации, устроился работать грузчиком в порту. Потом навигация кончилась, последний пароход ушел к устью Хатанги-реки, торопясь выбраться до ледостава, и можно было собирать манатки, чтобы поискать себе местечко потеплее, но Бурков не торопился. Получив расчет, он целыми днями слонялся по поселку, от рыбзавода до аэропорта, везде расспрашивал про заработок и про условия работы. Кадровики наперебой уговаривали Буркова, обещали золотые горы, а он уклончиво отмалчивался и шел дальше. От гидрографов — к геологам, из рыбкоопа — в морской порт… Чуть было не согласился поработать до весны кочегаром в котельной узла связи, да тут прямо к нему в общежитие пришел молодой начальник ПМК — передвижной мехколонны — и уговорил идти к нему плотником. Бурков для виду поломался, выторговал себе меховую спецодежду (прочим работягам были положены ватные климкостюмы) и подписал договор на три года. Цену всякому договору Бурков знал, от подъемных отказался. Денег у него пока хватало, и связывать себя по рукам и ногам он не хотел. Договор же, за который не получены подъемные, можно порвать в любую минуту, рассудил Бурков и в тот же вечер перетащил свои пожитки из общежития морпорта в гостиницу. ПМК только-только организовывалась, жилья своего не имела.
До снега Бурков вместе с тремя другими плотниками собирал щитовые дома. Работа была как на материке — от звонка до звонка, с восьми до пяти, а после работы, хоть спирт глуши, хоть на стенку лезь, делать нечего. И вскоре Бурков затосковал. Ни с кем из плотников он не сошелся — то ли потому, что с детства был замкнутым человеком, то ли потому, что не хотел выпивать с ними по вечерам. Хотелось ему поговорить с кем-нибудь про свою жизнь, хоть с молодым начальником ПМК, казалось, что он поймет. Но начальник в гостинице появлялся редко, носило его в те поры по всему Таймыру, заключал договоры с колхозами, получал авансы, на которые покупал технику и стройматериалы, которые в следующую навигацию должны были забросить сюда.
С тоски Бурков купил себе одноствольное ружье и по воскресеньям ходил с ним за реку охотиться на куропаток. Черноуски людей не боялись, подпускали близко, и убивать их Буркову не было никакого интереса. Попробовал ставить петли на зайцев, в первый раз ничего не поймал, зато на следующее воскресенье, проверив снасти, вытащил сразу шесть окоченевших беляков, и эта охота ему быстро наскучила. Зайцев он отдал на закуску своим соседям по номеру, шкурки за бесценок сдал агенту рыбкоопа, скупавшему пушнину.
В тесной комнатушке агента по пушнине Бурков и познакомился с Никифором Поротовым. Низенький, кривоногий долганин, хитровато поблескивая глазками, сдавал агенту шкурки соболей и черно-бурых лисиц, не переставая расхваливать свой товар. При этом он смешно причмокивал языком и заискивающе улыбался. Мимоходом оглядев заячьи шкурки, принесенные Бурковым, долганин укоризненно сказал:
— Петля ставил жесткий, мех попортил, ай-яй-яй… Снимать шкурку не умел? Ай-яй-яй…
— Я не охотник, — пробурчал в ответ Бурков. — Плотник я…
— Иде работаешь? — спросил долганин, мгновенно становясь серьезным. — Аэропорт работаешь? Морпорт?
— В Пэ-эм-ка, — нехотя ответил Бурков.
— Много получаешь? — не отставал колхозник.
— Хватает.
— А машину знаешь?
— Какую еще машину? — недовольно пробурчал Бурков, не понимая, куда клонит хитроватый долганин.
— Всякую… Мне в колхоз нужен механик. Лисичкам на звероферме свет нужен. В правлении свет нужен. Бульдозер стоит, никто не работает.
Едва получив от приемщика пушнины деньги и квитанцию, колхозник потащил Буркова в столовую и там, распив бутылку перемороженного мутного вина, они договорились, что через неделю долганин приедет за Бурковым, и если он до того времени не передумает, то поедет в колхоз жить и работать.
Велико же было удивление Буркова, когда в следующий вторник, выходя из гостиницы, чтобы идти на стройку, он увидел оленью упряжку и Никифора Поротова, невозмутимо покуривавшего на ступеньках гостиницы. Буркова он приветствовал как старого знакомого:
